Подвиг

Парчевскiй былъ правъ въ своемъ оптимизм: — и здсь работало невидимое, и тайное «Братство» …

Милицейскiй пытался задержать толпу. Его опрокинули. По пустынному, зловщему, точно настороженному и таящему страшныя опасности, проспекту 25-го октября люди шли потрясенные, раздавленные, угнетенные, пришибленные непонятнымъ страхомъ и молчали, молчали, молчали … Внизу подъ самымъ сердцемъ шевелилось какое то новое чувство, точно совсть говорила о чемъ то далекомъ и основательно позабытомъ, о чемъ нельзя, не нужно, о чемъ просто — страшно думать. Точно тамъ встала Россiя, забытая, выкинутая изъ души и сердца, «угробленная», и … воскресшая.

И такiя же молчаливыя, придавленныя толпы шли навстрчу изъ «Паризiаны», «Колизея», «Пикадилли», «Светлой Ленты», и другихъ кинематографовъ Невскаго проспекта.

Какой то подгулявшiй зритель, по виду рабочiй, впрочемъ, Нордековъ здсь никакъ еще не могъ разбирать людей по профессiямъ, вроятно, стопроцентный коммунистъ, не боящiйся никого, вышелъ на торецъ мостовой, заелозилъ стоптанными грязными башмаками по мокрымъ торцамъ и, выражая то, что происходило въ душахъ прохожихъ заплъ на всю улицу:

— Безъ меня меня женили,
Я на мельниц былъ …

XX

На другой день по распоряженiю Гепеу вс кинематографы Ленинграда были закрыты. У всхъ стояли наряды полицiи. Шли обыски. Кинооператоры были арестованы.

А еще черезъ день no всему городу пошелъ невидимый, неизвстно кмъ пущенный слушокъ, чтр начальники, руководившiе обысками и арестами были найдены въ своихъ квартирахъ мертвыми. Врачи не могли установить причину смерти. Но ясно, что она была насильственная. И въ народ ее какъ то связали съ тмъ, что было въ кинематографахъ, съ обысками и арестами. Это была месть. Божiе наказанiе. «Огонь поядающiй» сошелъ съ неба и пожралъ тхъ, кто помогалъ коммунистамъ угнетать Русскiй народъ.

Каждый день какой то невидимый и неслышный аэропланъ разбрасывалъ по городу листовки, слова и ноты новыхъ псень. Тхъ псень, что слышали въ кинематограф въ ту ночь, слова тхъ заповдей, что заповдалъ Русскому народу его великiй Суворовъ и которыя были показаны въ фильм рядомъ съ заповдями фашиста. Эти листки и ноты боялись подбирiать и все таки, потаясь, подхватывали, «чтобы отнести въ милицiю», a по пути читали и заучивали наизусть.

Кинематографы, громкоговорители и радiо были закрыты и опечатаны. Везд искали контръ-революцiю и модное «вредительство». Но ищущiе, длающiе выемки, обыски и опросы чекисты, длали это несмло, безъ обычной наглости. Передъ ними стояли призраки людей, внезапно погибшихъ посл такихъ же обысковъ.

Какая то сила высшая, чмъ сила коммунистовъ появилась и распоряжалась съ неумолимою справедливостью. Въ работ Гепеу, до этого времени такой точной, безстрастной и жестокой начались перебои и послабленiя.

Лишенный зрлищъ и развлеченiй голодный народъ волновался. Увеличилось пьянство. Самые необыкновенные слухи рождались въ праздной, никмъ не руководимой толп.

Говорили … Гд-то на Волг нашли въ родник вырзанное изъ дерева изображенiе Христа. И будто ходившiе къ этому роднику богомольцы разсказывали, что видли въ вод колодца подл этого родника св. Николая Чудотворца на кон. И то, что никогда св. Николая Чудотворца не изображали коннымъ, толковалось богомольцами, какъ особое предзнаменованiе.

Св. Николай Чудотворецъ всегда почитался, какъ защитникъ и печальникъ о Русской земл и то, что онъ слъ на коня, показывало, что онъ ополчился на брань за Русскiй народъ. И говорили, что коммунистамъ пришелъ конецъ …

Все это было очень непрiятно и тревожно для управленiя Петрокоммуны. Приближалось 25-ое октября. День знаменательный, день захвата власти большевиками и по установленному обычаю день — табельный и нарочито празднуемый въ Ленинград. Къ этому дню готовились шествiя. Совтскiе служащiе и рабочiе должны были собираться по районно и идти со своими красными знаменами торжественной процессiей къ могиламъ жертвъ революцiи. Проспектъ 25-го октября убирали флагами и плакатами, мели и чистили, но обычнаго, хотя и принудительнаго подъема въ населенiи не ощущалось. Ждали въ этотъ день чего-то особеннаго и боялись идти.

Была во всемъ город придавленность и страхъ событiй, надвигавшихся и неотвратимыхъ. Много говорили о Бог, о Его сил и Его гнв. Въ церквахъ было больше, чмъ обыкновенно, молящихся.

XXI