Подвиг

Октябрьскiй день былъ теменъ и хмуръ. Морозило и была гололедка. Съ утра попархивалъ снжокъ. Черныя, чугунныя статуи на Аничковскомъ мосгу были точно тонкимъ Оренбургскимъ пуховымъ платкомъ, накрыты снговымъ узоромъ. Было холодно, скользко, но сухо. Мостовыя были покрыты зеленоватою жесткою грязью. Весь Ленинградъ, и старые и малые, сгонялись порайонно, чтобы составить внушительныя колонны. Части красной армiи подходили со своими музыкантами. Многiе заводы пришли съ заводскими оркестрами. Въ сумеркахъ рождающагося дня, то тутъ, то тамъ раздавалась музыка. Играли Марсельезу, Интернацiоналъ и марши. Команды распорядителей звучали громко и властно. Намерзшiе, съ утра ничего не вшiе служащiе, плохо одтые, съ недовольными, хмурыми лицами топтались на мостовыхъ, ожидая приказа идти.

Нордековъ присматривался къ толп. За эти дни онъ понялъ, что было бы очень опасно жить въ Петербург въ гостинниц, еще того хуже было бы устроиться въ уплотненной квартир, быть всегда съ совтскими людьми и на людяхъ. Тамъ неизбжно онъ сталъ бы предметомъ любопытства, наблюденiй, возможио, разспросовъ. Тамъ каждый его промахъ вызвалъ бы доносъ, слжку и арестъ. Но въ ихъ «экстерриторiальномъ» дом, въ риг, подл деревни Коломягъ — онъ былъ въ полной безопасности. Его могъ выдать только костюмъ, но костюмъ былъ по-совтски безупреченъ. Онъ самъ и стоявшiй неподалеку отъ него Парчевскiй такъ сливались съ толпой, что признать въ нихъ пришлыхъ было невозможно. Врно сказалъ незнакомецъ, ихъ выдавали только глаза. У всхъ кругомъ-глаза были усталые и потухшiе. Въ нихъ отразилось, что вс эти шествiя, процессiи, пролетарскiе праздники давно смертельно надоли. Никакого революцiоннаго пафоса не замчалось. Шли по тяжелой обязанности, исполняя нудную повинность. Старики совсмъ завяли, молодежь бодрилась. Кругомъ точно собаки-овчарки подл барановъ сновали распорядители, носатые, подрумяненные морозомъ брюнеты. Они покрикивали, устанавливая порядокъ. Къ нимъ то и дло подъзжали велосипедисты, сообщавшiе о томъ, что длается въ сосднихъ районахъ и когда можно будетъ трогаться … Собирались по заводамъ и предпрiятiямъ. Гидромеханическiй заводъ «Пожарное дло» съ улицы Скороходова пришелъ по улиц Блинскаго и сталъ сзади рабочихъ завода «Транспортъ» съ проспекта Энгельса. Какой-то молодой человкъ съ горящими, какъ угли мрачными глазами отыскивалъ бумажную фабрику «Возрожденiе».

Впереди заиграли «Интернацiоналъ». Невыразимо печальны были звуки оркестра. Они двоили, отдаваясь эхомъ о дома улицы. Сильне посыпалъ снгъ и сталъ таять. Колонна тронулась. Пробжалъ съ красной нарукавной повязкой распорядитель и крикнулъ:

— Граждане, прошу соблюдать революцiонный порядокъ!

Парчевскiй протолкался къ Нордекову и сказалъ:

— Помнишь у Блока: — «революцiонный держите шагъ — неугомонный не дремлетъ врагъ». Давай-ка, братъ, пробираться впередъ. Пора. Наши уже тамъ: — «неугомонный не дремлетъ врагъ» …

Онъ ничего не боялся, этотъ молодчина гусаръ Парчевскiй! Онъ уже примтилъ, что, кром организованныхъ фабричныхъ и заводскихъ рабочихъ, много было людей, приведенныхъ домовыми комитетами и просто любопытныхъ, никому не знакомыхъ.

Толпа во образ колонны тронулась. Переднiе, должно быть, комсомольцы, пытались идти въ ногу. Толпа имъ мшала. При всемъ кажущемся порядк было очень много безпорядка, и Парчевскiй это сейчасъ же оцнилъ. Была толпа — значитъ — можно было работать. Ее надо было обратить въ психологическую толпу и заставить поддаться внушенiю.

Впереди запли «Интернацiоналъ». Голосисто завизжали двки работницы, сбили съ тона и смолкли.

Рядомъ съ Нордековымъ шелъ человкъ среднихъ лтъ и разсказывалъ своему сосду:

— На шести еропланахъ прилетли ночью. Мн Вузовецъ съ Калининскаго Политехникума докладывалъ. У нихъ, значитъ, пьянка была, расходились подъ утро, вотъ оно и свтать начинаетъ. На поле, у деревни Ручьи спускается еропланъ и весь онъ серебряный … Ну, грандiозный! И совсмъ ничего не слышно, какъ моторъ работаетъ … Спустился и сейчасъ, значитъ, четыре въ кожаныхъ курткахъ какъ выскочатъ и разбжались по угламъ поля. Ну, видно, самые чекисты. И сейчасъ еще и еще шесть ероплановъ, ну такъ грандiозно это вышло … Онъ и не сталъ смотрть, можетъ, тайна какая, еще въ отвтъ попадешь.

— Откуда же они прилетли?

— А кто же ихъ знаетъ, вдаетъ.

Парчевскiй, внимательно слушавшiй этотъ разговоръ и не перестававшiй глазами шарить по толп, показалъ Нордекову впередъ:

— Смотри, Гласовцы.

Теноръ Кобылинъ въ какихъ-то стариковскихъ оловянныхъ очкахъ, въ шапк собачьяго мха, въ красномъ шарф, совсмъ вчный совтскiй Вузовецъ, или шкрабъ [15]шелъ, усмхаясь подл троттуара. Онъ увидалъ Нордекова и Парчевскаго, но и вида не показалъ, что узналъ ихъ. Басъ Труниловъ безъ шапки въ рваной фуфайк спокойно разспрашивалъ милицейскаго. Весь Гласовскiй хоръ былъ въ голов колонны.

Въ толп пробовали пть. Но, или всмъ смертельно надолъ уныло звучащiй «Интернацiоналъ» и совсмъ не бодрая рабочая Марсельеза, или не подобрались по голосамъ, не было регента, но пли ужасно уныло и нескладно.