Подвиг по расчету

Но довольно быстро первая романтика сменилась грязной рутиной и цинизмом — неизменным спутником нелегкой работы чекиста. Аверин смирился и с новой открытостью миру его обновленной страны, и с засильем криминала, который то и дело превращался из врагов в союзников. Он стал плоть от плоти частью своей организации и, как многие в ней, уже не мыслил себя вне ФСБ. Особый мир спецопераций, азарт расследований, поиск источников, тонкая манипуляция вербовки, постоянное ощущение принадлежности к совершенно особой, оторванной от простых смертных касты, ласкающая самолюбие власть, наркотик постоянной тайны — все это стало неизменной частью его существа. Он был, бесспорно, талантливым оперативником, и быстро понял, что работа в спецслужбах была не просто интересно работой. Это был его призванием, его существом, тем единственным миром, который он считал по-настоящему своим и которому принадлежал всецело.

Как и многие в «конторе», Аверин не задумывался особо, что именно они защищали. Они сражались за родину — так считалось, и это чувство было таким привычным, что давно растеряло свою первоначальную глубину и наполнилось чем-то иным. Процесс затмевал собой результат, и Федору трудно было представить, что он сможет смотреть на этот мир иначе, чем через призму госбезопасности. Все иное казалось скучным и пресным в его глазах, обесценивалось и не вдохновляло. И, чем изощренней были проводимые им операции, чем желанней становился успех, тем больше он готов был поставить на кон, с легкостью играя судьбами людей ради высших целей.

Федор знал, что он не был создан для брака, но все же для очистки совести решил попробовать и эту форму существования. Его попытка закончилась несколькими годами притворства, еще более утомительного, чем некоторые оперативные игры, рождением сына и тягостным разводом. Личная его жизнь свелась к бурным служебным романам с женщинами, которые были частью его мира и потому единственные понимали свойственное для людей их профессии противоречивое желание забыться и отвлечься от того, без чего они на самом деле не могли прожить и дня.

Время шло, и Россия менялась, все больше замыкаясь в себе и отдаляясь от мира. Федору нравилось, что его страна становится сильнее, и еще больше ему льстило уважение к чекистам как к касте, вновь наполняющее некогда опьяневшую от свободы страну. Это было их время — время расцвета и почета, время успеха и побед, и Федор, как и многие его коллеги, наслаждались наступившей эпохой.

Федор и сам не мог сказать точно, когда именно он заметил, что расцвет сменился застоем. Та эпоха, которую он так ценил, на его глазах медленно стала вырождаться, скатываясь до примитивности, до грубой пародии на то, что в глазах Аверина было подлинным «чекизмом». Примитивная пропаганда, агрессивные «ура-патриоты», сталкивающие лбами разные части общества, трусливые чиновники-коррупционеры, покупающие посты в обмен на до отторжения грубую лесть — все это серьезно сказалось и на «конторе», создавая прекрасные условия для карьерного роста мелких стукачей и «кабинетных крыс».

На место серьезных и сильных врагов пришли безобидные диссиденты, а растущее на глазах всесилье порождало все более вопиющий непрофессионализм. Происходящие перемены все более коробили Федора — даже не как человека, а как профессионала, не желающего опускать достигнутую им за годы работы высокую планку. Именно поэтому он был рад перевестись в разведку — сферу, где, как ему казалось, по-прежнему сохранялся настоящий риск, азарт борьбы с достойным противником и высокого уровня профессионализм.

Однако и здесь все пошло не так, как ожидалось вначале. Чем больше Федор узнавал о зарубежных операциях России, тем более бессмысленными они казались ему. Он понимал, что грязные методы могут быть порой эффективными, но все чаще за этой эффективностью обнаруживалась пустота. Россия ничего не могла предложить тем странам, в которых стремилась наращивать свое влияния, и Федор уже знал, что результатом нового вторжения в мирную жизнь посторонних людей для него станет лишь новая пиррова победа.

Командировка в США стала последней надеждой вернуть прежнюю живость и радость работы. Получить такое задание было верхом престижа, и Федор знал, что достойно справится с работой по «главному противнику». Ему хотелось вспомнить юношеский азарт борьбы, сладкое ощущение победы, щекотание нервов от хождения по острию ножа, чувство настоящей преемственности с легендарным ПГУ КГБ. Он был готов столкнуться с внешней красотой Америки, с роскошным уровнем жизни и со всем тем, чего обычно не выдерживали дорвавшиеся до заветной «загранки» советские номенклатурщики. Федор знал, что легко справится с этим искушением, и чем сильнее и прекраснее будет его противник, тем желаннее и почетнее станет победа над таким врагом.