Подвиг по расчету

Начало войны на Донбассе стало его звездным часом — той самой его личной войной, где он смог проявить себя, как никогда прежде. Он уже был закален в нескольких командировках в Дагестан, но даже там, в тревожной тишине дальних аулов, существовали незыблемые правила: четкий план действий, полное подчинение командиру, точечные операции. Донбасс стал для молодого чекиста простором чистого творчества — идеальной точкой приложения его выдающегося красноречия, вербовочных навыков, хитрости, доходящей до полнейшего вероломства, изобретательности — и полной безнаказанности. Он действительно «для всех сделался всем», перед русскими подчиненными изображая фанатичного патриота России, перед донбассцами бравируя украинской фамилией, а перед наемниками с Балкан — идеальным знанием сербского и тончайшим вниманием к деталям их непростой истории.

Разгульный мир «ополчения» наполнял жизнь Ивана ежедневным адреналином, новыми вызовами, очередными непокорными «полевыми командирами», стремящимися выйти из подчинения, простыми и понятными врагами — такими же славянами, как он сам. Мир, превратившийся в вечное поле боя, стал его наркотиком, моменты контакта с Москвой — яркими, как праздники, а работа — самым главным, что у него было. Парадоксальным образом именно осознание своей принадлежности к «чекизму» толкнуло его на самое дно пропасти — но оно же и удерживало от окончательного падения, поддерживая в постоянном тонусе ощущения его особой, ни с кем не сравнимой миссии…

Внешне Негуши были очень похожи на маленький балканский городок. На аккуратных улицах стояли новенькие двухэтажные каменные дома с красными треугольными крышами, только по улицам здесь, не взирая на туристов, чинно ходили куры. И все же они считались деревней — одним из излюбленных туристических уголков, где любопытных путешественников угощали сладкой и немного терпкой медовухой и удивительно мягким хлебом. Дорога сюда шла по вершинам гор, над резными бухтами залива с прозрачной до головокружения водой. Холмы словно лежали на ровной поверхности моря — странные зеленые волны на ровном голубом зеркале. Где-то вода, зажатая в узкий перешеек между сушей, становилась темнее, а затем вновь разливалась и светлела, оттеняя голубой дымкой дальние склоны. На дальних берегах виднелись россыпи домов, на воде мелькали белые пятна катеров, а ветер никак не унимался, заливая собой все огромное пространство.

Невена смеялась, наслаждаясь ветром, словно купалась в нем и не могла до конца надышаться его обжигающей, ледяной свободой. Налюбовавшись горными пейзажами, она сидела теперь напротив Ивана, и нежно разламывала таящий в руках хлеб. Ване казалось, что он ощущает тепло мягкой сдобы, исходящее от его кусков. Невена, голубоглазая и светловолосая, с широкой славянской улыбкой смотрела на него. Он подумал, что они могли бы быть хорошей парой — когда-нибудь, в другом мире, в другой жизни.

— Ну послушай, Иван, — обратилась она к нему, называя его на сербский манер, с ударением на первом слоге — ровно так, как он ей представился. — Никто же не отрицает, что американцы работают здесь. Я лишь не понимаю, зачем нужно так их при этом демонизировать? То, что называют американской «мягкой силой» — это всего лишь аналог обычной конкуренции, рекламы своих проектов за рубежом. И это действительно хорошие, позитивные проекты. Я занимаюсь ими несколько лет, Иван. Я могу подтвердить, что они действительно делают наше общество лучше. Это и антикоррупционные инициативы, и проекты, направленные на обеспечение прозрачности судебной системы, и помощь детям-инвалидам. Я сама много лет занималась детишками с синдромом Дауна, и лично внедряла методики первой помощи для этих детей. Иван, они и правда помогают развивать малышей на ранней стадии, как мы никогда до этого не умели! И я могу подтвердить, что они полностью прозрачны — именно такие, как официально заявлены!

Она отложила хлеб в сторону и смотрела в его глаза, увлекаясь все больше.

— Понимаешь, у меня разные друзья — и прозападные, и очень пророссийские. И знаешь, что меня больше всего пугает в пророссийских? Вот этот безумный, иррациональный страх. Если они только слышат, что что-то делается Америкой — сразу отторжение, ненависть, ужас, неприятие. Но почему, Иван, почему? Ведь, если вдуматься, американцы действительно делают очень много добра. Они на самом деле нам помогают. Если бы они хотели разрушить нас, то давно бы это сделали, еще после свержения Милошевича. В их проектах есть резон, они опробовали себя на практике, они и правда работают. Я не понимаю, зачем так активно от них защищаться? Защищать коррупцию и беспредел от честности и законности? Но зачем? Общаюсь со своими друзьями, которые любят Россию, и не вижу там ничего, просто ничего конструктивного. Много красивых слов, ярких образов, а под ними — животный страх, ненависть, отторжение, враждебность и никакой логики. Ну вот хотя бы мне объясни, что в Западе такого страшного?

— Ты считаешь, что в России нет ничего привлекательного? — тихо спросил он, ловко меняя тему.