Подвиги бригадира Жерара; Приключения бригадира Жерара: Повести; Тень великого человека: Роман; Рассказы

— Ни единой капли! — отвечает Джимми.

— Ах, вот как! — тон у кабатчика оскорбленный. — Ты чертовски гордый и не желаешь пить с парнем наподобие меня! В таком случае давай письмо назад. Будь я трижды проклят, если приму одолжение от человека, который брезгует выпить со мной!

— Ладно уж, не серчай, — говорит Джимми. — Так уж и быть, наливай по стаканчику, и я поеду.

Кабатчик вручает пастуху жестяную кружку, до половины налитую неразбавленным ромом. Как только Джимми ощутил знакомый запах, к нему возвращается желание выпить, и он единым глотком осушает кружку. В глазах его появляется блеск, на щеках — румянец. Кабатчик смотрит на него.

— Можешь теперь ехать, Джим, — говорит он.

— Спокойно, приятель, спокойно, — отвечает пастух. — Я ничуть не хуже тебя. Раз уж ты угощаешь, можем и мы угостить. — Кружка снова наполняется, и глаза Джимми начинают блестеть еще ярче.

— Ну а теперь, Джимми, по последней за благополучие сего дома, — говорит кабатчик, — и тебе пора ехать.

Пастух в третий раз прикладывается к кружке, и с этим третьим глотком у него улетучиваются всякая настороженность и все благие намерения.

— Послушай, — говорит он малость осипшим голосом, доставая чек из кисета, — возьми вот это, и будешь приглашать всех по дороге выпить за мое здоровье, кто чего сколько пожелает. Скажешь мне, когда все будет истрачено.

И Джимми, покончив с самой мыслью добраться до города, в течение трех-четырех недель валяется в пивнушке, пребывая в состоянии глубокого опьянения и доводя до аналогичной кондиции всякого путника, которому случается оказаться в этих местах. Но вот приходит утро, когда кабатчик извещает его:

— Монета кончилась, Джимми, пора бы тебе снова отправляться на заработки, — после чего пастух для протрезвления обливается водой, вешает за спину одеяло с котелком, садится на лошадь и отправляется на пастбище, где его ждет очередной год трезвости, оканчивающийся месяцем беспробудного пьянства.

Все это, хотя и типично для беззаботного образа жизни австралийцев, не имеет отношения к данной истории, а посему возвратимся к нашей Аркадии. Население Джек-манз-Галша очень редко изменялось за счет притока со стороны; искатели счастья, прибывавшие к нам в ту пору, о которой идет рассказ, оказывались, пожалуй, еще более свирепыми и грубыми, чем старожилы. Особым буйством отличались Филлипс и Мол — двое отъявленных головорезов, приехавшие сюда в один прекрасный день и застолбившие участок на берегу ручья. Изощренностью и злобностью богохульств, грубостью речи и поведения, своим дерзким пренебрежением буквально ко всем нормам общественного поведения они превзошли любого из давнишних обитателей Джекманз-Галша. Филлипс и Мол утверждали, будто перебрались сюда из Бендиго, в связи с чем некоторые из нас стали склоняться к мысли, что, пожалуй, не худо бы Носатому Джиму снова объявиться в наших краях и закрыть в Джекманз-Галш дорогу таким новоселам, как эти двое.

После их прибытия атмосфера еженощных сборищ в баре «Британия» и в примыкавшем к нему с тыла игорном притоне стала еще разгульнее, чем прежде. Буйные ссоры, нередко заканчивавшиеся кровавыми потасовками, превратились в обычное явление. Наиболее миролюбиво настроенные завсегдатаи бара начали всерьез поговаривать о том, что неплохо бы линчевать этих двух пришельцев, являющихся основными зачинщиками нарушений правопорядка.

Такова была плачевная обстановка в лагере, когда в нем, прихрамывая, появился наш евангелист Илайес Б. Хопкинс, запыленный, со стертыми от долгого пути ногами, с лопатой, привешенной за спиной, и Библией в кармане молескинового пиджака.

Человек этот был настолько непримечателен, что поначалу на его присутствие едва ли кто из нас обратил внимание. Поведения он оказался скромного, тихого, его лицо отличалось бледностью, а комплекция — худосочностью. Чисто выбритый подбородок, однако, говорил о твердости духа, а широко раскрытые голубые глаза свидетельствовали об уме их обладателя, так что более короткое знакомство выявляло в нем личность с сильным характером. Он соорудил себе крохотную лачугу и застолбил участок, расположенный поблизости от разработки, на которой обосновались прибывшие сюда раньше Филлипс и Мол. Выбор его нарушал все практические правила горного дела, он был вопиюще нелеп и сразу же создал вновь прибывшему репутацию зеленого новичка. Всякое утро, расходясь по своим участкам, мы с состраданием наблюдали за громадным усердием, с которым он копал и долбил землю без малейшего, как нам было заведомо известно, шанса на успех. Заметив, бывало, проходящих, он останавливался на минуту, чтобы отереть ситцевым в горошек платком свое бледное лицо, громко и душевно пожелать нам доброго утра, после чего возобновлял работу с удвоенной энергией. Мало-помалу у нас вошло в обычай осведомляться — отчасти сострадательно, а отчасти со снисхождением — о том, каковы его успехи в поисках золота.