Подземная непогода

Камеру спускали на канате из специального помещения в трюме на глубину, где не чувствовалась качка. Внутри было тесно и неудобно. Стоять здесь мог только один человек, упираясь головой в потолок. Шарообразные стальные стены камеры усиливали звук, малейший толчок отдавался грохочущим ударом. В начале спуска камера задела за киль; послышался такой грохот, как будто стенка лопнула. Потом размахи стали меньше, звуки глуше, наконец наступил полный покой и тишина… И эта тишина показалась Елене страшнее всего. Она вспомнила, как тонки стальные стенки, как велика толща темной воды над головой. А что, если канат оборвался? Ведь капитан предупреждал, что качка слишком сильна. Может быть, она уже опускается на дно? Глубина здесь около семи километров. Примерно на пятом километре камера будет раздавлена. Первая же капля, вырвавшаяся из первой трещинки под давлением в пятьсот атмосфер, прострелит ее, как пуля. И она совсем одна! Хоть бы один человек был рядом! Хоть бы голос услышать, хоть бы руку пожать, тогда не так страшно. Пусть был бы здесь аспирант… Нет, он мягкий… ему самому нужна поддержка. Лучше такой, как Виктор, вечно озабоченный, как бы не сплоховать, как бы вести себя образцово. А еще лучше — Яковлев, человек, который точнее всех знает, кому и когда выходить на простор, когда быть осторожным и когда отважным.

Но здесь телефонная трубка захрипела, послышался бас Ховрина.

— Пятьдесят метров. Не хватит ли? — спросил он.

— Нет, покачивает еще, спускайте до отказа.

— У нас канат на сто метров. Но до отказа нельзя — лопнет.

— Спускайте на восемьдесят.

— Яковлев справлялся о вас по радио. Он уже на пути в Петропавловск. Желает успеха. Велел передать, что он еще хочет продолжить разговор…

Елена почувствовала прилив сил. Приятно, что Яковлев не забывает о ней. Да, да, впереди еще много хорошего. И разговор о просторах будет продолжен…

Ховрин замолк, но голоса доносились из трубки. Кто-то отсчитывал: «шестьдесят… шестьдесят пять… семьдесят..» Потом послышался тоненький писк радиотелеграфных сигналов, бесконечные вопросы:

— Камчатка, вы слышите меня? Дайте штаб. Штаб? Говорит «Аян». Кто в штабе? Вызывайте Москву.

Связывались долго, но под конец в трубке зазвучал бесконечно далекий, чуть слышный голос Грибова.

— Москва слушает! — сказал он. — Грибов у провода. Вы говорите, «Аян» приступает к съемке? Очень хорошо. Пусть берет весь район к югу от Таналашки. «Алдан» будет работать западнее.

— Приступаю к съемке, — отозвалась Елена; она уже настроила аппарат. — Записывайте: квадрат двадцать шесть, наклон луча вертикальный. Первое отражение шесть девятьсот. Это глубина океана. Второе отражение… Вы слышите? Повторяю: квадрат двадцать шесть, два — шесть… Не поняли? Дмитрий, Валентина, Анна, Шапка, Ефим, Сергей, Тимофей, мягкий знак…

Нет, она была не одинока! Просто она вышла на передний край. Но за спиной стояли люди. Радисты внимательно ловили каждую цифру, старательно выстукивали про Сергея, Тимофея и мягкий знак. В Москве телеграфистки читали вслух имена. Тотчас же техники, хмуря брови, начинали считать на линейках. Они считали одновременно, чтобы проверять друг друга, потом называли результат. Чертежница ставила точку на карте, и все предсказатели придвигались ближе, чтобы разобрать цифры.

«Опять зеленый…» — говорил кто-нибудь из них.

Это означало, что зону нужно красить не черным, не красным цветом опасности, а только зеленым — некоторый излишек напряжения, почти безопасный.

Сама Елена не видела этой карты, но ведь она была не рядовым глубинометристом и могла сама представлять по цифрам примерные итоги. Она понимала, что самое страшное прошло, под землей установилось временное равновесие. Но, не доверяя себе, она переспрашивала:

— Что же у нас получается?

А получалось хорошо. Выступ номер шесть исчез, он был раздавлен. Таналашкинская плита съехала и легла на широкое, прочное ложе. Надо было еще выяснить, как лежит ее восточный край, самый дальний. Очаг исчез. Теперь здесь была не очень опасная зона повышенного напряжения — зеленое пятно.

Так продолжалось это замечательное совещание, где председатель находился в Москве, а основной докладчик — в Тихом океане, на глубине восьмидесяти метров. Совещание обсуждало цифры, а докладчик диктовал их одну за другой. Елена была возбуждена, забыла об опасности и усталости. Съемка требовала точности и внимания. Нужно было не терять времени и вместе с тем не спешить, правильно установить аппарат, подогнать уровни, точно вести измерение.

В Москве солнце уже клонилось к закату, а в Тихом океане горизонт стал сероватым и темное небо отделилось от черной воды, когда капитан Ховрин сказал Елене:

— Надо вам подниматься, товарищ. Канат перетирается. Одна нитка порвана. Боюсь, как бы не было беды.

А судно как раз подходило к восточному краю острова, где еще могли быть красные и черные пятна.

— Примите меры, — ответила Елена. — Я не кончи за съемку.

— Я запрошу штаб, они разрешат подъем, — настаивал капитан.

— А я не разрешаю запрашивать штаб! Укрепляйте канат как хотите. Съемка должна быть закончена.