Подземная война

Алексей тактично отвернулся, пока Мещерский извлекал початый сосуд с «армянскими» звездочками. Первый секретарь ловко плеснул золотистую жидкость в бокал, залпом выпил. Подумал, заткнул горлышко и убрал бутылку в стол. По бледному ортогональному его лицу пополз задорный румянец.

– Мне кажется, вы не по адресу, товарищ майор. Во-первых, я человек гражданский, во-вторых, никогда не имел дела с предателями.

– Не в упрек вам, Павел Филимонович. Подчас мы сами не знаем, с кем имеем дело, – настолько искусно маскируются враги. При этом мы уверены, что проявляем максимальную осторожность, сознательность, революционную бдительность – ну и так далее. Враги советской власти порой принимают самый неожиданный облик, и вы в силу своей профессии должны это знать. Не будем растекаться по древу, день закончен, пора отдыхать. С какого года вы возглавляете Приморский райком партии?

– С 1939-го. Был вторым секретарем, но после того, как с товарищем Луниным случилась неприятность…

– Да, я слышал про эту историю. Первый секретарь райкома гражданин Лунин был снят с поста, обвинен в антипартийном поведении, исключен из партии и взят под стражу. Позднее ему инкриминировали участие в антисоветском заговоре, что он в принципе не отрицал. Вас же подобная участь миновала, вы не только сохранили работу и жизнь, но и поднялись по карьерной лестнице.

Мещерский вспыхнул:

– Я всегда придерживался линии партии, не участвовал ни в каких заговорах, и даже мысль, что могу так поступить, выглядит нелепой и чудовищной…

– Да, разумеется. Речь не об этом…

– В годы оккупации я возглавлял Приморский райком и продолжаю это делать сейчас, – решился перебить Мещерский.

«Засиделись вы на посту, Павел Филимонович. Четыре года – да по меркам нашего времени это целая вечность…» – подумал Лавров и продолжил:

– Мы проводим беседы с участниками партизанского движения в городе Одессе. Выявляем лиц, избежавших ответственности за сотрудничество с гитлеровским режимом. Просьба не принимать на свой счет – вы тут ни при чем. Ваши заслуги всем известны и пересмотра не требуют. А наша организация – не из тех, для кого важнее закрыть дело, обвинив первых попавшихся.

Алексей старательно записывал сказанное Мещерским. Горела настольная лампа, озаряя неярким светом аскетичную обстановку кабинета: карту Приморского района на стене, портреты основоположников марксизма-ленинизма. В октябре 1941-го райком эвакуировали, как и райсовет товарища Горобца (о котором, кстати, Павел Филимонович высказывался вполне уважительно). Оставлять в области товарища Мещерского областное руководство посчитало нецелесообразным – слишком многие его тут знали. «Вернетесь, но позднее», – решило начальство. Так и произошло. Райком эвакуировали в Крым, но решение оказалось не самым лучшим – полуостров тоже пал. Партийные вожаки ушли в подполье и полтора года противодействовали оккупантам: устраивали диверсии, отбивали военнопленных, поддерживали продуктами семьи павших товарищей. Объединенное командование партизанских отрядов решило вывезти Мещерского из Крыма и вернуть в Одессу. Он прибыл на судне под видом рыбака. Под новый 1944 год сколотил партизанский отряд и действовал в катакомбах, постоянно поддерживая связь с товарищами за линией фронта.

– С командованием отрядов, действующих в Одессе, вы также поддерживали связь?

– Разумеется. Мы же не в вакууме воевали. Работали с ребятами товарища Карпенко, товарища Бурова, Гарпинского… мир его праху… – Первый секретарь смущенно кашлянул. – А в чем дело, товарищ майор? Мои люди сражались храбро, сносили тяготы. Вы представляете, что такое жить в катакомбах?

– Я в курсе: сырость, гниль, духота, клаустрофобия… Что вы скажете об этих товарищах? – он перечислил фамилии.

– Товарищ Коробейник Сидор Фомич – фигура небезызвестная, – решительно кивнул собеседник. – Не скажу, что он – рупор, зовущий массы на свершения, крупных постов не занимал, следил за порядком и сохранностью грузов в одесском порту. Но вы представьте себе, что это за порт и какое он имеет значение для нашей страны? Сидор Фомич воевал в Гражданскую – совсем еще молодым, возглавлял портовую ячейку партии и действовал достаточно круто. Пару раз мы пересекались в подземелье с его ребятами. Помню, они возвращались с операции – измотанные, голодные, мы поделились с ними продуктами, лекарствами. Потом у них крупная неприятность была – румыны их накрыли, базу окружило специальное подразделение, так люди Коробейника с боем прорвались, понесли потери… С Горобцом Валентином Андреевичем у нас также добрые отношения. Помню, поддержали их дружеским огнем, когда они увели из обоза офицера румынской армии и тащили его в катакомбы – подпольный обком дал такое задание, – и если бы не наши пулеметчики, то вряд ли они отбились бы. Горобец потом благодарил, когда мы в катакомбах встретились…

Создавалось впечатление, что по подземным лабиринтам шарахались все, кому не лень.

– Что можете сказать про Булавина Виктора Афанасьевича?

Мещерский не стал плеваться, хотя неудовольствие проявил. Антипатия, судя по всему, была обоюдной.