Новгородская милиция недолго медлила с ответом на наш запрос. В засургученном пакете лежало такое, что, образно говоря, снимало с Зоси Лаптевой засаленное платьишко дочери рабочего и обряжало её в немалой стоимости туалеты единственной наследницы флигель–адъютанта и генерал–майора Иллариона Фадеевича Лаптева, монархиста и черносотенца, сделавшегося после крушения империи видным участником белого подполья и ушедшего из мира не по собственной воле, а согласно приговору коллегии ВЧК. По тому же приговору Зося Лаптева была признана виновной, но наказания избежала, исчезнув из Нижнего в неизвестном направлении. Нижегородские чекисты объявили местный розыск, но толку не добились и, заочно осудив «девицу Лаптеву 3.И., двадцати одного года», успокоились, так как активной роли в организации она не играла, и мера была ей определена минимальная – месяц исправработ.
Знала ли Зося о приговоре?
Очевидно, знала.
А Чернышев?
Знал и он!
Комаров доказал мне, что это так.
– Сообрази–ка, – говорит, – мы ищем с тобой, в чём была его власть над ней. Тайну её ищем. А то иначе не понять – как же он её к любви склонил…
Сколько раз наяву мерещились мне тонкие Зосины руки с вишневым лаком на ноготках. Ведь это они – слабенькие на вид, но цепкие – передавали заговорщикам тайные послания; они обнимали Чернышева, и они же нанесли ему отлично рассчитанный удар – единственный и смертельный.
Глупая?
Ну уж нет! Теперь я не считал Зосю глупой. Сумела же она подчинить себе Чеслава и превратить сначала в укрывателя, а затем и в соучастника. И как же ловко подсунула она нам мужа вместо себя! Всё предусмотрела, даже побег; при этом, организовывая отъезд Чеслава, во всех случаях оказывалась она в выигрыше. Ускользнет он от нас – усилит подозрение против себя. Арестуют его – опять неплохо: взят при попытке к бегству…
Но недаром говорят, что сила – форма слабости.
Зося, не вызываемая нами на допрос, уверенная, что Чеслав благополучно уехал и тем самым сбил нас с толку, – Зося, пребывающая в полнейшей уверенности, что имеет дело с простофилей (как она тогда разыграла сценку с истерикой), – она не готовилась к новой встрече со следствием…
Однако и мы всё же недооценили её.
ГЛАВА 17
Ох уж этот Пека! Всё на нём горело. Редкая у него была способность самую крепкую и порядочную вещь в короткий срок превращать в образцово–показательный утиль. По–моему, никто из мальчишек на Молчановке и Собачьей площадке не выдерживал соревнования с ним. С легкой руки Комарова пришлось и мне обучиться портняжному и сапожному ремеслу. Мастером я оказался не ахти каким по части красоты, но залатать штаны или пришить дратвой подметку всё же мог. Пока она была, разумеется, эта подметка!.. Но вот что делать, коли стёрлась она до основания? Решить эту задачу оказалось мне не по силам. Да и Комаров–старший спасовал.
– Конец, – говорит. – Придется тебе, Пека, дома загорать. Ждать то есть, когда соображу на новые ботинки.
…Для пополнения гардероба в те годы было два пути. Один вёл в Торгсин, другой – в распределитель. Увы, применительно к Пекиным печалям оба они не подходили. Торгсин торговал на боны. Чтобы иметь их, надлежало сдать торгсиновским приемщикам золото или хрусталь, драгоценные камни или коллекционный фарфор. Небогатое наше государство продавало такие вещи за границей, а оттуда ввозило ткани, обувь, продукты. К сожалению, золота и прочих ценностей у нас с Комаровым не было, а следовательно, Торгсин отпадал.
Ассортимент распределителя был поуже торгсиновского, но и там имелись и обувь, и ткани, и одежда. И каждый имел счастье получать их время от времени, если удавалось выколотить ордера из соответствующей хозяйственной инстанции.
Ордером мы с Комаровым тоже не располагали. Не было у нас синенькой бумажки с круглой печатью.
Мы совсем уже было впали в отчаяние, как вдруг прокурор сыграл роль ангела–хранителя и вручил мне… ну да, конечно, ордер. На обувь. Точнее, на галоши.
– Понимаете, – говорит, – дали эту штучку, а она мне ни к чему. Смешно как–то – галоши. Зачем они мне? Берите. Так сказать, володейте и всё такое прочее…
Ордер этот прокурор оторвал, что называется, от живого, с риском для здоровья – в переносном смысле, да и в прямом тоже, поскольку подметки у него на туфлях были худые, текли, а весенняя холодная грязь, как известно, лучший помощник разных простуд.
Подумал я об этом и хотел было отказаться от подарка, но вспомнил Пеку, сидящего «на приколе», и… взял.
В воскресенье отправились мы с Пекой в магазин. Вымолил я у заведующего вместо галош ботинки, обул Комарова–младшего, и в самом расчудесном расположении духа отправились мы с ним гулять на Бульварное кольцо. И – встретили Зосю.
Если б не окликнула она меня, то я бы её не узнал – сильно она изменилась. Похудела. Поблекла как–то. Одни глаза прежние – огромные, голубые, из юношеского сна.
– Гуляете? – спрашивает и улыбается едва–едва, самыми уголками губ. – Это ваш сын?
– Сын! – говорю.
– Большой…
– Большой, – говорю, а сам думаю: «Вот, черт, столкнула нас нелегкая! И надо же!» – Извините, – говорю, – нам сюда…
– И мне…