Читаем Поэтика за чайным столом и другие разборы полностью

Но присутствует на ней, не выпячивая своего участия, и сам автор — лирическое «я», сначала скромно растворенное в коллективных и безличных конструкциях (мы, сидим, смеемся, взглянуть, кто-то, кто-то), а затем проступающее на свет в косвенной форме 1-го лица (хочется мне посмотреть). Однако скромность скромностью, но формула…все мы сидим за столом <…> И смеемся, и так это нравится всем, особенно в контексте посвящения собрату по поэтическому цеху, прочитывается как тактичная, но недвусмысленная заявка на место за одним столом с великими предшественниками, и не только в качестве слушателя. Полумрак и полубезличные грамматические формы скрадывают дерзость авторских притязаний, но не отменяют их.


3

В двух стихотворениях Пригова постановка себя в ряд с классиками осуществлена уже совершенно открыто.

В Японии я б был Катулл


А в Риме был бы Хоккусаем


А вот в России я тот самый


Что вот в Японии — Катулл


А в Риме — чистым Хоккусае


 Был бы



(«В Японии я б был Катулл.»)

Там, где с птенцом Катулл, со снегирем Державин


И Мандельштам с доверенным щеглом


А я с кем? — я с Милицанером милым


Пришли, осматриваемся кругом



Я тенью легкой, он же —

тенью тени


А что такого? — всяк на свой манер


Там все — одно, ну — два, там просто все мы — птицы


И я, и он, и Милиционер



(«Там, где с птенцом Катулл, со снегирем Державин.»)

Во втором случае обращает на себя внимание цитатный постмодернистский кивок в сторону мандельштамовских уравнений-загадок, а также, возможно, и в сторону Платона, с его представлением о поэтических образах как тенях тех теней, которыми уже и так являются земные явления[728].


4

Классическим прототипом подобных операций селф-промоушен был, конечно, эпизод из Песни IV дантовского «Ада» (70–102):

Хоть этот свет и не был близок к нам,


Я видеть мог, что некий многочестный


И

высший сонм уединился там.



«Искусств и знаний образец всеместный,


Скажи,

кто эти

, не в пример другим


Почтенные

среди толпы окрестной?»



И он [Вергилий] ответил: «

Именем

своим


Они гремят земле, и

слава

эта


Угодна небу, благостному к ним».



«Почтите

высочайшего поэта

! —


Раздался в это время чей-то зов. —


Вот

тень его

подходит к месту света».



И я увидел после этих слов,


Что

четверо

к нам держат шаг державный;


Их облик был ни весел, ни суров.



«Взгляни, — промолвил

мой учитель славный

. —


С мечом в руке, величьем осиян,


Трем

остальным предшествует, как

главный,



Гомер

, превысший из певцов всех стран;


Второй — Гораций

, бичевавший нравы;


Овидий

— третий, и за ним —

Лукан.



Нас связывает титул величавый,


Здесь прозвучавший,

чуть я подошел;


Почтив его,

они, конечно, правы».



Так я узрел

славнейшую из школ,


Чьи песнопенья вознеслись над светом


И реют над другими, как орел.



Мой вождь

их встретил, и

ко мне с приветом


Семья певцов

приблизилась сама;


Учитель

улыбнулся мне при этом.



И эта

честь умножилась

весьма,


Когда я приобщен был к их собору


И стал

шестым

средь столького ума.



Динамику эпизода определяет то, как прославление исключительности славнейшей из школ сплетается с постепенным введением в ее круг самого Данте — при посредстве Вергилия, который связан с античной четверкой величавым титулом, а с Данте ролью его учителя и проводника по загробному миру. Отметим также систематическое употребление числительных: четверо, трем остальным, второй, третий и, наконец, горделивое шестым. (Данте любил числительные, особенно кратные трем; прописаны они, как мы знаем, и каталогам.)

VIII



1

Своеобразной модернистской вариацией на тему поименного списка поэтов с числовыми показателями и удостоверением звездного статуса автора, стали стихи в формате «Нас столько-то…», впервые примененном, по-видимому, Пастернаком — в «Нас мало. Нас, может быть, трое.» (1921):

Нас мало. Нас, может быть,

трое


Донецких, горючих и адских


<…>


Мы были людьми. Мы эпохи.


Нас сбило и мчит в караване <…>,


Слетимся, ворвемся и тронем,


Закружимся вихрем вороньим,


И — мимо! — Вы поздно поймете.


Так, утром ударивши в ворох


Соломы — с момент на намете, —


След ветра живет в разговорах


Идущего бурно собранья


Деревьев над кровельной дранью.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки по русской литературной и музыкальной культуре
Очерки по русской литературной и музыкальной культуре

В эту книгу вошли статьи и рецензии, написанные на протяжении тридцати лет (1988-2019) и тесно связанные друг с другом тремя сквозными темами. Первая тема – широкое восприятие идей Михаила Бахтина в области этики, теории диалога, истории и теории культуры; вторая – применение бахтинских принципов «перестановки» в последующей музыкализации русской классической литературы; и третья – творческое (или вольное) прочтение произведений одного мэтра литературы другим, значительно более позднее по времени: Толстой читает Шекспира, Набоков – Пушкина, Кржижановский – Шекспира и Бернарда Шоу. Великие писатели, как и великие композиторы, впитывают и преображают величие прошлого в нечто новое. Именно этому виду деятельности и посвящена книга К. Эмерсон.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Кэрил Эмерсон

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука