Но присутствует на ней, не выпячивая своего участия, и сам автор — лирическое «я», сначала скромно растворенное в коллективных и безличных конструкциях
В двух стихотворениях Пригова постановка себя в ряд с классиками осуществлена уже совершенно открыто.
В Японии я б был Катулл
А в Риме был бы Хоккусаем
А вот в России я тот самый
Что вот в Японии — Катулл
А в Риме — чистым Хоккусае
Был бы
Там, где с птенцом Катулл, со снегирем Державин
И Мандельштам с доверенным щеглом
А я с кем? — я с Милицанером милым
Пришли, осматриваемся кругом
Я тенью легкой, он же —
тенью тени
А что такого? — всяк на свой манер
Там все — одно, ну — два, там просто все мы — птицы
И я, и он, и Милиционер
Во втором случае обращает на себя внимание цитатный постмодернистский кивок в сторону мандельштамовских уравнений-загадок, а также, возможно, и в сторону Платона, с его представлением о поэтических образах как тенях тех теней, которыми уже и так являются земные явления[728]
.Классическим прототипом подобных операций селф-промоушен был, конечно, эпизод из Песни IV дантовского «Ада» (70–102):
Хоть этот свет и не был близок к нам,
Я видеть мог, что некий многочестный
И
высший сонм уединился там.
«Искусств и знаний образец всеместный,
Скажи,
кто эти
, не в пример другим
Почтенные
среди толпы окрестной?»
И он [Вергилий] ответил: «
Именем
своим
Они гремят земле, и
слава
эта
Угодна небу, благостному к ним».
«Почтите
высочайшего поэта
! —
Раздался в это время чей-то зов. —
Вот
тень его
подходит к месту света».
И я увидел после этих слов,
Что
четверо
к нам держат шаг державный;
Их облик был ни весел, ни суров.
«Взгляни, — промолвил
мой учитель славный
. —
С мечом в руке, величьем осиян,
Трем
остальным предшествует, как
главный,
Гомер
, превысший из певцов всех стран;
Второй — Гораций
, бичевавший нравы;
Овидий
— третий, и за ним —
Лукан.
Нас связывает титул величавый,
Здесь прозвучавший,
чуть я подошел;
Почтив его,
они, конечно, правы».
Так я узрел
славнейшую из школ,
Чьи песнопенья вознеслись над светом
И реют над другими, как орел.
Мой вождь
их встретил, и
ко мне с приветом
Семья певцов
приблизилась сама;
Учитель
улыбнулся мне при этом.
И эта
честь умножилась
весьма,
Когда я приобщен был к их собору
И стал
шестым
средь столького ума.
Динамику эпизода определяет то, как прославление исключительности
VIII
Своеобразной модернистской вариацией на тему поименного списка поэтов с числовыми показателями и удостоверением звездного статуса автора, стали стихи в формате «Нас столько-то…»,
впервые примененном, по-видимому, Пастернаком — в «Нас мало. Нас, может быть, трое.» (1921):Нас мало. Нас, может быть,
трое
Донецких, горючих и адских
<…>
Мы были людьми. Мы эпохи.
Нас сбило и мчит в караване <…>,
Слетимся, ворвемся и тронем,
Закружимся вихрем вороньим,
И — мимо! — Вы поздно поймете.
Так, утром ударивши в ворох
Соломы — с момент на намете, —
След ветра живет в разговорах
Идущего бурно собранья
Деревьев над кровельной дранью.