Поэтка

Будни олимпиадников были расписаны так четко, что кураторы даже успевали возить их по городу – показывали современную и старинную Кострому. Когда же позади остался и третий тур, все поехали за город, в музей-усадьбу Островского.

Мама спонтанно захотела побродить в Костроме одна, без толпы экскурсантов, и от поездки отказалась. Ну а Дашка собралась, надела красное платье – зря, что ли, она его привезла! Только вот ноги… Ноги Дашку огорчали, и она решительно вынула из чемодана вечерние туфли на шпильках. Если уж ноги толстые, пусть кажутся по крайней мере длиннее.

– Дашуль, ты с ума сошла? – Мама покосилась на девятисантиметровые тонкие каблуки. – Кто же едет за город в такой обуви!

– Я еду, – отрезала Дашка.

И поцокала к экскурсионному автобусу – непреклонная, гордая, с длинными ногами.

Ехали долго, только почему-то высадили всех далеко от калитки, ведущей на музейную территорию, и отправили «гулять, любоваться здешней природой». Заканчивался апрель, в городе стояла хоть и пасмурная, но все же весна (форма одежды – куртка, ботинки, зонтик). Однако Щелыково – место со своим микроклиматом. На земле поверх прошлогодней жухлой травы попадались островки грязноватого снега. Шпильки с хрустом проваливались в него, оставляя ямки. Идти было тяжело.

К окончанию прогулки очутились возле усадьбы – скромного серо-голубого здания, окаймленного белыми перильцами террасы. На крыльце поджидала гостей томная экскурсоводша с напудренным бледным лицом и ярко накрашенными губами-вишнями. Во время экскурсии вишневые губы добросовестно округлялись, делая ударение в нужном месте: «Щелыково».

Дом Островского был уютным, экскурсия – нудной. После осмотра столовой и комнаты отдыха вошли в рабочий кабинет хозяина, стали разглядывать письменный стол у окна. Флегматичная экскурсоводша внезапно воодушевилась.

– Вот здесь, за столом в кабинете, и умер Островский! – трагически объявила она.

«Как же ноют в этих туфлях ноги», – сокрушенно подумала Дашка.

– В тот день ему нездоровилось… Превозмогая себя, он сел за работу… – продолжала экскурсоводша.

«Ноги вот-вот отвалятся…»

– Островский взял перо – и тут почувствовал резкую боль в груди…

«Больше не выдержу, посидеть бы…»

В углу кабинета стоял неприметный деревянный стул. На цыпочках, чтобы никому не мешать цоканьем каблуков, Дашка обошла экскурсантов, прошла по стеночке к вожделенному стулу. Мысленно похвалила себя за находчивость и уселась. Но тут – что такое? – все взоры обратились на Дашку, а вишневый рот экскурсоводши обернулся долгим страдальческим «о-о-о…».

– Девушка! – отчаянно воззвала она. – Этого делать нельзя!

И в ответ на молчаливое «почему?» в широко распахнутых Дашкиных глазах раздалось убийственное:

– Встаньте! Это стул Островского!

Гробовая тишина. Как говорится, информация ищет мозги. Стул Островского? Стул – Островского?! О боже!

Щекам, глазам, всему телу и даже корням волос в ту же секунду стало невыносимо жарко. «Сгорать от стыда – не метафора!» – пронеслось в Дашкиной голове. Она вскочила, пролепетала «простите…» и вылетела за дверь. Какой позор! Кошмар…

На террасе Дашка перевела дух. Постояла в одиночестве, опираясь на белую балюстраду, наедине со своим стыдом. Вдалеке настойчиво чирикала незаметная птица. Не осталось ни переживаний, ни мыслей – только смутное ощущение непоправимой беды… Кровь отлила от щек. Стало холодно. Дашка облизала пересохшие губы, машинально попыталась плотнее запахнуть куртку, обнаружила, что куртки на ней нет. Обернулась, услышав чьи-то шаги.

На террасу вышла Вера Сергеевна в плаще, протянула Дашке ее синюю курточку.

– Тебе плохо? Ты как, Даш?

– Спасибо, нормально.

Обеспокоенное лицо Веры Сергеевны недвусмысленно говорило о том, что услышанного ей маловато, и Дашка решила придумать подробности:

– В музее душно было… Плюс усталость, стресс от олимпиады… Голова закружилась, сесть пришлось – я и не видела, куда именно… А здесь, на воздухе, все прошло.

– Да? Ну, пойдем тогда прогуляемся, подышим. – Вера Сергеевна расправила на плече у Дашки загнувшийся воротник куртки, и они пошли.

Дашкина спутница с детским любопытством разглядывала все вокруг: и дом, и ведущую к дому аллею, и высокие сосны, – поминутно останавливаясь, чтобы сделать очередной кадр. На шее у нее висел солидный профессиональный фотоаппарат.

Минут через двадцать послышались оживленные голоса – из дверей музея пестрой рекой начала вытекать группа экскурсантов-олимпиадников. Дашка с Верой Сергеевной повернули назад и вскоре, не привлекая к себе внимания, смешались с толпой.

Дашка очень боялась и перешептываний за спиной, и прямых вопросов – мол, как тебя угораздило взгромоздиться на стул Островского? По собственной дурости либо на спор? Но вопросов никто не задавал, на Дашку особенно не смотрел. Всю дорогу в автобусе она старательно делала вид, что дремлет, чтобы никто уж точно к ней не пристал.

Вернувшись в гостиницу, Дашка продолжила в том же духе – легла спать, повернувшись лицом к стене. Маме сказала, что переутомилась и на ужин вместе со всеми сегодня не пойдет.