Поэтка

Дашка открыла окно, поглубже вдохнула морозный воздух. Дышать стало больно, и боль на секунду заполнила пустоту у Дашки внутри. Но с выдохом боль прошла, а пустота осталась.

«Так будет теперь всегда?» – равнодушно подумала Дашка, закрывая окно.

Следующий день был выходным, и мама с Дашкой отправились за продуктами. Погода выдалась на редкость приятная, мороз и солнце.

– Давай дойдем до нашего дальнего магазина, прогуляемся заодно, – предложила мама.

Дашка в ответ безучастно кивнула. По скрипучему снегу побрела в магазин, щурясь от яркого света.

Это был и не магазин даже, а уютный крытый рыночек со своим продавцом в каждом отделе. От входа налево – хлебный и кондитерский отделы, на прилавке большие раскрытые коробки с конфетами. От входа направо – молочный отдел, витрина с развесным творогом и сметаной.

Дашка вошла – и замерла как вкопанная. Справа от нее, под сине-белой вывеской «Молочные продукты», переступал с ноги на ногу и нелепо вытягивал шею Владимир Витальевич, стремясь удержать на себе внимание продавщицы, хмуро и сосредоточенно заворачивавшей кусок сыра предыдущему покупателю.

– Скажите, пожалуйста, а вот эта сметанка… свежая?

По спине побежал холодок. Было так странно слышать голос учителя, вместо ласкающих слух «амфибрахий» или «метафора» произносящий глуповатое слово «сметанка»…

– Сегодня привезли, – буркнула продавщица.

– А вон та, двадцатипроцентная?

– Все свежее!

– А она местная? – не унимался Владимир Витальевич.

Продавщица наконец завернула сыр, тяжело бухнула на прилавок получившийся сверток и встала перед Владимиром Витальевичем во всей красе, упершись в бока полными руками, сжатыми в кулаки. «Это называется стоять фертом, – вспомнила Дашка, – поскольку человек в этой позе копирует букву эф, которая в старой азбуке называлась ферт…»

Она деревянно развернулась к маме и коротко бросила:

– Идем отсюда.

Вышла на улицу, по скрипучему снегу торопливо зашагала домой. Должно быть, лицо у нее было слишком бледное и решительное, потому что мама покорно засеменила за ней, на ходу встревоженно приговаривая:

– Даша… Дашуля… Ну подожди!..

Дашка шла вперед, с силой втаптывая в скрипучий снег мыски чистых – чистых и даже пропиткой обработанных! – замшевых сапожек.

– Дашуля… Учителя тоже люди, даже если они поэты… Даже если они эти… как их там… небожители…

Мама запыхалась, в голосе нет иронии.

– Они могут носить неправильные рубашки…

Дашка хмуро идет вперед.

– Могут с женами разводиться…

Дашка не останавливается.

– И сметану хотят повкуснее…

Скрип-скрип, только вперед.

– Даша!

Скрип-скрип.

– Ну давай вернемся, хоть хлеба купим! Зря, что ли, пришли… И «Коровку» твою любимую… И сметана, кстати, нам тоже нужна…

Дашка резко остановилась. Рассмеялась. И неожиданно для себя тут же заплакала. На морозе плакать было неудобно: от слезных дорожек сразу же холодели щеки, и противная зябкость охватывала все тело, – только унять слезы никак не выходило. Случайные прохожие с удивлением поглядывали на Дашку, но шли по своим делам – кто за сметаной, кто за конфетами, кто просто домой. По чистым страницам непорочно-белого снега.

Стул Островского

Одинокая книга лежала возле раскрытого чемодана. Девушка на обложке замерла, отвернувшись от группы мужчин во фраках, наклонила голову и опустила тонкие руки на невысокую белую балюстраду. Очевидно было, что девушке отчего-то стыдно и грустно. Иначе художественный редактор и не взял бы ее на обложку книги с таким стыдным и грустным названием – «Бесприданница».

Остальные книги внушительной стопкой высились на столе. Со всех корешков смотрело одно имя: Островский. Пара глаз – о и о, между ними классический строгий нос – стр, добродушные усы прячут рот – ффф, полукругом очерчивает лицо борода-гамак – ски-и-ий.

– Даша, ты спишь, что ли?! До поезда три часа!

Дашка вскочила с диванчика, на котором начала было дремать. Мама с озабоченным видом прошла по комнате, покачала головой. Принялась укладывать в чемодан разбросанные вокруг вещи: мини-косметичку с тональником и помадой, косметичку побольше – с кремом, шампунем и гелем для душа, упаковку печенья, электрический чайничек, три пары колготок 40 den цвета «natural», две отглаженных белых блузки, кашемировый белый свитер на случай холода, джинсовую юбку, трикотажное красное платье…

– Это платье не клади, – попросила Дашка. – У меня в нем ноги толстые. – И, подумав, уточнила печально: – И не в нем, кстати, тоже.

– Чего-о? – недовольно протянула мама. – Да они у тебя скорее худые. А красный тебе очень идет. И вообще, ноги твои большую часть времени будут под партой.

Дашка нехотя пожала плечами. Восстановленное в правах платье огромным маковым лепестком опустилось в чемодан.