Поэтка

Полетели Дашкины сказочные зимние дни. В школе после уроков, за белой дверью – разборы стихов, литературные разговоры. Красивый профиль учителя совсем близко – на бледном виске видны завиток волос, неприметная голубоватая венка и пара крошечных родинок… Потом – по морозу бегом домой, пар от собственного дыхания вьется впереди, как запутанная нить Ариадны. Ну а дома – поскорее разделаться с уроками и присесть на кухонный подоконник, где за корзинкой с мандаринами припрятаны конфеты «Коровка» и блокнот в бархатистой обложке. Недавно там появилась и тонкая книжечка со стихами Владимира Лазурного – экземпляр символического двухсотенного тиража, подарок Дашке с надписью на первой странице: «Дорогой Дарье Федоровой желаю творчества и признания!»

Дашка наугад раскрывала бесценную книжку, читала стихи, ласково гладила шероховатые серые страницы – напечатано было на простой дешевой бумаге…

Я ухожу в стихи, как в монастырь, –
Под гулкие рифмованные своды,
За строками-колоннами застыть,
Внимая пышным службам год от года.

Стыдливо суетлив обратный шаг:
Заполнит все житейский шум трескучий,
Заблудится напевная душа,
Но снова полетит на звон созвучий.

Недолгая болезнь, печаль прошла,
Пора бы мысли сбросить, как вериги,
Когда во тьме белеют купола
Раскрытой Книги.

Стихотворение называлось «Читатель» и попадалось Дашке чаще других. «Если толстую книгу раскрыть посередине, получатся бумажные купола, – с замиранием сердца думала Дашка. – И как он сумел это разглядеть, а потом так рассказать об этом! Он гений…»

В голове у нее без конца плыли образы, рифмы, строчки – ее, Дашкины, вперемешку с гениальными образами и строчками самого Лазурного. И сквозь них проступали порой две цифры: 15 и 35.

В тридцать пять лет человек считается молодым учителем. В пятнадцать лет человека часто называют ребенком. Учитель, пусть и молодой, по сравнению с ребенком безнадежно взрослый… Разница в двадцать лет внушительна арифметически, даже если вы единомышленники и родные души.

В феврале грянуло очередное родительское собрание. Мама пришла с него очень довольная и прямо в коридоре, стряхивая с воротника снежную пыль, за секунду превратившуюся в россыпь алмазных капелек, стала рассказывать:

– Дашка-умняшка моя! Все учителя тебя хвалили! Особенно ваша классная и новый литератор Виталий… Владимир… Владимир Витальевич, да?

– Угу, – с деланым равнодушием подтвердила Дашка, а сердце затрепыхалось, как будто расправило крылышки.

– Он забавный… – продолжала мама, вытирая с ладоней уличную морось и направляясь на кухню. Дашка пошла следом. – Чудаковатый…

– Кто? – растерялась Дашка.

– Да говорю же, литератор ваш. Он смешно головой дергает, когда говорит, ну и приодеть бы его не мешало.

– Как это – приодеть? – Дашка не понимала.

– Да рубашка ему в рукавах коротковата. – Мама открыла на кухне кран, подставила озябшие ладони под теплую воду. Заметив Дашкино удивление, добавила: – Рукава рубашки должны быть сантиметра на полтора видны из рукавов пиджака. Это мне твоя бабушка всегда говорила. Кстати, представляешь… – Мама поставила на плиту чайник, уселась за стол. – Ваша библиотекарша – правда, известная сплетница, – рассказала, что Виталия Владимировича вашего недавно жена бросила!

– Владимира Витальевича, – механически поправляет Дашка. Голос ее звучит глухо. – Жена? Бросила? Почему?

– Да вроде как он в доме гвоздя вбить не мог, все с книжкой сидел… А еще…

Мамины слова прервал звонок Дашкиного мобильника, оставленного на кухонном подоконнике. Дашка взяла его, так же глухо сказала:

– Алё…

Света Романчук спрашивала, что задано на завтра по геометрии.

– Слушай, Свет… – задумчиво протянула Дашка. – А ты знала, что из рукавов пиджака должна выглядывать рубашка?

– Ты про нашего Травкина, что ли? – «Удивительно, как она поняла…»

– Ясно, – сказала Дашка. – Ты, значит, знала. А я вот не обращала внимания никогда.

– Так он же у нас убогий, – хихикнула Светка. – Травкин-Лазурный! И ботинки у него нечищеные. Ему и смотреть на них некогда – только вверх, в лазурь небесную!

– По геометрии – задачи двести пять и двести шесть, – тихо сказала Дашка. – Ну давай, пока.

Положила мобильник обратно на подоконник. Вышла из кухни в комнату. Не включая свет, уткнулась в оконное стекло. Мама не тревожила ее, и Дашка долго стояла одна в темноте.

Ощущения были странные. Будто она – беспомощная девочка, несовершеннолетняя. И мудрые, опытные, все знающие о жизни (или просто глупые и злые?) родственники только что отвели ее на аборт. Что-то хорошее, солнечное и живое убили в ней, даже не дав ему толком вырасти. Но она и сама хороша. Не защитила его в себе, не уберегла.

Наступила пустота.