Поэтка

Неслыханное дело, неприлично даже, а по отношению к белой беседке и вовсе предательство. Только Дашке нестерпимо захотелось, чтобы Колины теплые губы во второй раз прикоснулись к ее губам. Коля тоже смотрел на нее не отрываясь, и Дашка, по инструкции чуть склонив голову к правому плечу, потянулась навстречу его дыханию.

– А, еще не ушли! Отлично!

В накинутом на плечи красном плаще, по-прежнему полная сил, из дверей школы выглянула Инна Евгеньевна…

Поэтка

Дашка шла по улице в бигуди. Правда, поверх бигуди на голове красовался большой темно-синий платок, намотанный сердобольной парикмахершей, но величия подвига это не умаляло. Прежде Дашка ни за что на свете не вышла бы в таком виде. Но сегодня ничто не волновало ее, кроме завтрашней красоты. Завтра выпускной – пусть и не совсем настоящий пока – в девятом классе. Зато будет самое настоящее, взрослое, вечернее платье и вечерняя прическа к нему! А еще – вручение аттестатов и допоздна праздник в кафе.

Прическу для выпускного Дашка доверила молодой и добродушной мастерице Алине, у которой в декабре первый раз в жизни покрасила волосы. Тогда получилось волшебно, и в этот раз Дашка тоже ждала чудесных преображений. Сегодня чудеса пока что свелись к одному: она согласилась после визита в парикмахерскую пройти по центру города в огромной чалме, никого не стесняясь и ничего не боясь. Ну а главное чудо невиданной красоты ожидалось завтра, после снятия платка и кропотливой работы над каждым локоном. Для этого Алина обещала сама приехать к Дашке с утра пораньше, чтобы ненароком не передержать на волосах чудо-бигуди и не превратить прекрасную выпускницу в кучерявого пуделька.

Было совсем поздно, поэтому возле метро Дашку встречала мама, чтобы вместе пойти домой. При виде дочери она улыбнулась: «Ты совсем как индианка…» Дальше шли молча, довольные теплой летней ночью и ненавязчивым обществом друг друга. Мама размышляла о чем-то своем, а Дашка по привычке рифмовала случайные мысли в такт шагам:

Я выпускница,
горести прочь,
мимо струится
белая ночь,
бледные лица,
чьи-то духи…
Можно влюбиться
в эти стихи…

Последний участок пути пролегал мимо Дашкиной школы, через школьный притихший двор. Дашка издалека заприметила, что на асфальте перед крыльцом темнеют подозрительно крупные пятна. Они с мамой ускорили шаг – и, подойдя ближе, застыли от удивления. На асфальте большими печатными буквами было написано: «Тонна – дура!» Тонной некоторые ученики звали между собой директрису Антонину Матвеевну – за внушительную фигуру и созвучие с именем, Тоня-Тонна…

– Я даже догадываюсь, кто мог это написать! – сообщила маме Дашка. – У нас есть такой Крюков, из девятого «Б», второгодник. Его вчера Антонина выгнала со скандалом, даже педсовет собрала. Вот он и устроил страшную месть!

Мама со смущенным удивлением продолжала лицезреть неприличный асфальт, а Дашка поежилась. Ночь не стала холоднее – просто возникла вдруг неприятная уверенность: на нее пристально смотрят. Дашка повела плечами, стала озираться по сторонам, уперлась взглядом в темное здание школы. Не совсем темное – одно из окон первого этажа бледно светится.

И оттуда, из этого окна, таращится на нее школьный завхоз.

«Неудачно получилось», – подумала Дашка.

Старый мрачноватый завхоз Егор Павлович, он же просто Палыч, жил при школе в малогабаритной служебной квартирке. Сейчас Палыч, обыкновенно скупой на эмоции, выглядел изумленным. Было видно, что сонный мозг обрабатывает данные: ночь, школьный двор, девочка в чалме, надпись на асфальте… Но Палыч был стреляный воробей, так что раздумья длились недолго. На окно упала занавеска, скрыв Палыча от Дашки и Дашку от Палыча. Она поняла, что завхоз жаждет личного общения с ней, причем немедленно.

Где-то в торце школьного здания громыхнул отодвигаемый на двери засов.

– Мама, бежим! – спохватилась Дашка.

– Что? – вздрогнула мама.

– Бежим! Завхоз идет!

Ситуация выходила щекотливая, но забавная. Дашка не знала, бояться ей или смеяться. Впрочем, раздумывать над шкалой эмоций было некогда. Дашка схватила маму за руку, и они рванули с места изо всех сил.

– Стой! Куда?! – хрипло крикнул им вслед суровый Палыч, но Дашка с мамой не остановились, конечно.

Бежали стремглав, давясь озорным смехом. Заскочили в первый попавшийся дворик, плюхнулись на скамейку – и обе в голос расхохотались.

– Ма-ам! – простонала Дашка. – Он теперь правда решит, что это я… ой, не могу… что это мы написали?!

– Не исключено, – кивнула мама с лукавой улыбкой. – Кто бы мог подумать, что моя примерная дочь, хорошистка и поэтесса, окажется такой хулиганкой!

– Да ладно тебе, – засмеялась Дашка. – И вообще, сама ты поэтесса.

– Я-то нет, – отреклась мама.

– И я – нет! Я – поэт! – отчеканила Дашка импровизированное двустишие.

Стихи она полюбила сочинять лет с пяти. Тогда же лютой ненавистью возненавидела слово «поэтесса», легкомысленное и пренебрежительное.

– Кстати, я вашему завхозу не завидую. – Мама стала серьезной. – Ему придется срочно это безобразие устранять.