Поэтка

Дашка спала, хотя давно наступил полдень. Сегодня она вернулась домой под утро, как и все ее одноклассники из девятого «А», – после чудесного и долгожданного выпускного. На празднике в кафе Дашка много танцевала – часто ее приглашал Коля Камышов, с которым она совсем недавно впервые в жизни поцеловалась, но и другие мальчики приглашали тоже. А еще она смаковала изысканные пирожные (заварное тесто, кусочки персика, сыр и сливочный йогурт), наслаждалась живым глубокомысленным блюзом, иногда смеялась шуткам ведущего и даже выиграла Чеширского Кота, большую мягкую игрушку, в одном из конкурсов, когда нужно было на воздушном шарике быстрее всех написать алфавит, и чтобы шарик при этом не лопнул. А потом Коля провожал ее домой. Сначала шли, взявшись за руки, и Колина ладонь была теплая и надежная. А потом Дашка устала на каблуках, и Коля поднял ее и понес – легко, как пушинку. Вокруг плавала прохладная белая ночь с растворенной в ней предутренней тишиной, и в сердце плескалась, как море, уверенность в завтрашнем счастье.

Телефон звонил.

Дашка спала.

Мама тоже не слышала звонка – колдовала на кухне над яблочным пирогом, чтобы порадовать свою выпускницу, и квартиру медленно наполнял тончайший фруктово-булочный аромат с аппетитной кислинкой.

Телефон между тем звонил.

Дашка оторвала от подушки сонную голову. Приподнялась на локте… Нащупала телефонную трубку на столике возле кровати… С деланой бодростью сказала:

– Алё!

– Аверьянова Марина Игоревна? – уточнил строгий мужской голос.

– Нет. Это ее дочь Дарья…

– А, значит, вы Игорю Ильичу приходитесь внучкой? – полувопросительно продолжал озабоченный голос. – Я Шумаков, лаборант кафедры высшей математики.

Дашка села на кровати, сунула ноги в тапочки. Игорь Ильич, ее дед, на этой кафедре проводил семинары и читал лекции.

– Полчаса назад студенты нашли Игоря Ильича на полу в одной из аудиторий.

– О господи, – выдохнула Дашка.

– Он без сознания. Мы перенесли его на кушетку в деканате, вызвали скорую. Супругу Игоря Ильича беспокоить не стали, все-таки она человек пожилой. Вы сможете приехать?

– Да… Да, конечно! – заторопилась растерянно Дашка. – Мы приедем. Спасибо!

– Тогда ждем вас. – Шумаков отключился.

Беда. Руки похолодели.

– Мама! Мама!!! Дедушке плохо.

Игоря Ильича, седовласого профессора в роговых очках, сдержанного и замкнутого даже в общении с домочадцами, в Дашкиной семье не принято было называть дедушкой – только дед, просто и уважительно, без уменьшительно-ласкательных суффиксов, которые Игорь Ильич не жаловал. Но Дашке представилось, как сейчас он лежит на казенной кушетке, открытый любому чужому взгляду, вовсе не строгий и небывало беспомощный.

Дедушка!

Мы скоро к тебе приедем…

Мама с Дашкой вбежали в деканат одновременно с бригадой скорой. «Инсульт, – объявила уставшая врачиха в бирюзовом халате. – Попробуем довезти до ближайшей больницы».

Дедушку в сбившемся на сторону галстуке и расстегнутой на груди рубашке с парой отлетевших пуговиц – когда стало плохо, он, скорее всего, пытался усилить себе доступ кислорода, – положили на длинные носилки и понесли к выходу. Одна рука у него безвольно свесилась, но санитары ее почему-то не поправляли – так дедушку и несли, а Дашка не решалась вмешаться.

Ей казалось, что она по-прежнему спит после выпускного. Позади последний звонок, на котором и дедушка тоже был, подарил Дашке букет белых роз, неумело чмокнул в щеку: «Поздравляю… Совсем большая стала!» Позади громкий праздник в кафе, тихая дорога домой с Колей Камышовым. И незваная беда – неподвижный дедушка на носилках, знакомая рука, незнакомо повисшая как неживая, – тоже позади… С минуты на минуту Дашка проснется, и мама отрежет им обеим по куску яблочного пирога, разольет по чашкам душистый горячий чай, присядет рядом.

Но беда оставалась у самого сердца.

В тоскливой тревоге тянулись больничные будни: дедушку нужно было кормить и поить с ложки, обтирать влажными салфетками, переворачивать с боку на бок и следить, чтобы не встал и не упал с кровати. Сознание полностью не вернулось к нему, и в беспамятстве он порывался порой вскочить и куда-то бежать. Мама ухаживала за ним с утра до вечера. Оставаться на ночь в больнице не разрешалось.

– А если… – попыталась Дашка спросить у мамы, вернувшейся после очередного тяжелого дня. – А если именно ночью…

Нет, нельзя было бросить в близкого человека жуткое слово-драже, микроскопическое, твердое, круглое, с дребезжащей серединкой: «умр-р-р-ёт!» Даже если прокатить его по языку – пробуя, не произнося, – мозг и тело наполняются мгновенным холодом, до мурашек, и бесполезна становится тонкая перегородка из полупрозрачного «если»: «если умрет…» Не надо, не надо!

– А если именно ночью… все закончится?

– Сказали, сразу сообщат. Позвонят… А ночевать там точно нельзя, да и негде. – Мама беспомощно развела руками.

– Я завтра поеду с тобой.

– Да не надо, лучше к бабушке поезжай.