Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

– Ольга. Миронова. Ольга Александровна.

– Ольга Александровна. Не ходите в маскарад.

– Но…

– Вы должны мне твердо это обещать. Сию секунду!

– Но… Я должна спасти…

– Я помогу вам спасти вашего жениха.

– Вы?.. Как вы это сделаете? Он же арестован. По прямому приказу военного министра. Вы вхожи к министру? Или… Вы вхожи к самому…

Пушкин пожал ей руку и решительно встал, одернув фалды.

– Верьте мне. Я твердо обещаю вам помочь. И помогу. Но сначала – уходите. Немедленно. И больше никогда на этот бульвар не возвращайтесь.

Она встала, оправив серенький плащ, шаль:

– Но как я вас найду?

– Я сам вас найду.

– Но как вас…

– Моя фамилия Даль, – ответил Пушкин первое, что пришло ему на ум. – Идите же!

Она поспешно пошла прочь, как корабль волны, рассекая сальные взгляды господ и злобно-подозрительные – проституток, заподозривших в ней конкурентку. Пушкин, сдвинув брови, глядел, как удаляются Оленькина шаль, шляпка. Готовый броситься на помощь в любой миг. Он хотел убедиться, что Оленька покинула эту клоаку благополучно. Он не ошибся в худших опасениях. Наперерез Оленьке бросилась дама. Лицо той было густо окутано вуалью. Хитрой твари удалось остановить барышню. Пушкин видел, как она что-то ей втирает. Хуже! Что Оленька мнется, кивает, отвечает. Платье у дамы было наимоднейшее: сзади оттопыренное, спереди чуть ли не обтягивающее ноги. Приличная женщина такое бы не надела. «Сводня!» Тоже приметила свежатину. Сводня уже взяла Оленьку под локоток, что-то говоря, говоря, говоря. Пушкина передернуло.

– Сударыня! – громко крикнул он. – Вы обронили…

Оленька обернулась. Пушкин поднял вверх кулак. Дама выпустила жертву. Отпрянула прочь, волоча трен, как гнусный хвост.

Пушкин разжал кулак и помахал Оленьке. Она радостно помахала ему в ответ. И зашагала прочь – теперь уже в безопасности.

***

…Никто из них не обратил внимания, что Ева так и не принесла лимон.

А зря.

Лимон Ева извлекла из кармана широкой юбки и положила перед собой на письменный стол в кабинете хозяйки (бывшем кабинете лорда Сеймура). Второй вынула из другого кармана. Утвердила зад покрепче в кресле. Немного размяла лимоны в кулаке. Вынула из волос пару шпилек, рыжеватая прядь упала ей на лоб, она заправила ее за ухо. Воткнула по шпильке в каждый лимон. Пальцами пробежалась по нижнему краю стола. Нащупала цинковую шляпку. Поддела ногтем. Крепкими, как плоскогубцы, пальцами выдернула гвоздь. Второй гвоздь вышел со звуком выдираемого зуба. Воткнула и их: теперь из каждого лимона торчали рожки. Проволока у Евы была наготове. Перекусила ее зубами надвое. Намотала по очереди на рожки, соединив лимоны в цепь. Конец проволоки вставила себе в левую ноздрю. Глубже. Еще глубже. Долго и сосредоточенно шуровала проволокой в носу, скашивая глаза. И наконец замкнула цепь. Глаза Евы дернулись и погасли. Голова упала на грудь.

Лавлейс вскоре пришла.

– Молодец, – похвалила безжизненную куклу. Похлопала по плечу. – Хорошая девочка.

Она обеими руками подняла ей голову. Отвела ото лба и заправила за ухо прядь. Вынула провод. С нежностью задержала взгляд на лице каучуковой женщины:

– Только ты меня и радуешь.

Стала расстегивать ей платье.

– Разумеется, я сердита. Что они себе воображают?

Она фыркнула. Оголила Еве торс. Перевалила грудью на стол, открыв спину.

– Я не для того тебя сделала. И не собираюсь участвовать в их софистических дебатах: джентльмены ли видят в женщине тело прежде всего, или они вовсе не джентльмены… Или это только мы сами так дурно думаем о джентльменах. Или вовсе не джентльменах… Какая скука.

Нащупала пальцами глубоко под лопаткой. Щелкнуло. Лавлейс подняла капот. Подперла спицей. Тираду пришлось прервать. Внутренность Евы – в этом, по крайней мере, отсеке – представляла собой плотные ряды тугих рулончиков малберриевой бумаги. Лавлейс провела указательным пальцем. Выщелкнула нужный. Развернула катушку на свет. Бумажная лента была испещрена круглыми отверстиями. Они образовывали неповторяющиеся узоры. Не тот. Отмотала другой участок. Проверила на свет. Не тот. Лицо Лавлейс стало суровым – она напряженно думала. Отсматривала на свет участки кода. Не тот. Не тот. Не тот. Нашла нужный. Взяла маленькие ножницы для рукоделия, во всем мире называемого broderie anglaise. Выстригла кусок. Склеила концы. Подула.

– Интеллект женщины ничем не отличается от интеллекта мужчины. И то и другое – интеллект человека. Хотите делить людей – хорошо! Они делятся на умных и глупых. На талантливых и посредственных. Это никак не связано с тем, что у кого между ног. Или что записано у человека в паспорте: Англия, Россия или вообще паспорта нет.

Проверила. Высохло. Туго скрутила ленту. Вставила на место.

– Разум всегда свободен, он не знает границ, в том числе и границ между разумами других индивидов.

Выщелкнула другую катушку. Лицо ее опять стало каменным. Но и этот участок она отыскала. Взяла дырокол. Примерилась. Нанесла несколько новых отверстий. Повторила операцию на соседнем участке. Вставила катушку.

– Идеи либо просто есть. Либо их просто нет. А если есть, то они везде, всюду, они не могут быть чьими-то идеями.