Поезд пишет пароходу

— Встретимся в гримерной, — сказал Изя, и мы разошлись в разные стороны.

Мне приходилось гримировать маму много раз. Она была единственной, кто не боялся стать полигоном для самых смелых экспериментов. Чего стоил хотя бы грим «Дух пустыни» (желтое лицо все в коричневых трещинах). Я тогда решила, что просто рисовать трещины на лице будет как-то по-детски и что мне нужен рельеф. Я изобрела смесь, состоящую из овсянки, гипса и гуаши. По моим расчетам, она должна была красиво растрескаться через четверть часа, но мы ждали целый час, а трещины все никак не появлялись. Потом мы с трудом отодрали от маминого лица сероватую корку, воняющую химией, и мне долго было стыдно за красные пятна, которые держались на ее лбу еще целую неделю. С тех пор я многому научилась. Как мне хотелось бы загримировать ее в этот раз! Но нас еще раньше предупредили, что у «Киномона» заданный формат и грим будет накладывать профессиональный гример.

— Но ведь ты — профессиональный гример! — воскликнула тогда мама. — Ее не смущало, что я лишь только планировала отправиться в Лондон, чтобы учиться там на художника по гриму.

— Нет, я не буду вмешиваться, — ответила я. — Только в случае, если им придет в голову штукатурить тебя протезным бежевым. — Так мы называли дешевый тональный крем. Про себя я твердо решила уступить мамино лицо гримерам «Киномона». Возможно, я бы и сделала все лучше, но мне казалось, что так она полнее почувствует этот день, к которому шла всю жизнь.

…

Цыганистая девица с тщательно выстриженным авангардом на голове наносила на мамино лицо слой за слоем, а я старалась не смотреть в ее сторону, чтобы не захотелось выхватить у нее кисточку. К счастью, она включила телевизор. Там уже вовсю шла трансляция «Киномона» — того, что происходило едва ли не за стеной гримерной и транслировалось на всю страну — ну разве не здорово! На экране модные красивые люди фланировали по фойе, оформленном под пиратский корабль. С потолка свисали веревочные лесенки и канаты, на которых кувыркалась гимнастка, изображающая попугая. Забавно, но все люди в фойе казались мне разряженными провинциалами только потому, что заходили в театр с главного входа, а не со служебного, как мы сегодня.

Ведущие, парень и девушка, разгуливали с микрофонами среди актрис и режиссеров, то и дело отлавливали кого-нибудь и задавали бессмысленные вопросы вроде: «Чего вы ждете от фестиваля?» Иногда им попадалась какая-нибудь знаменитость, но чаще — кто-то совершенно мне не знакомый. Я заметила, что мама с любопытством посматривает на экран; видимо, она думала о том же, о чем и я: возможно, среди этих умных холеных людей были и те студенты, которые снимали ее в своих курсовых этюдах.

Вдруг на экране появился Изя. Вид у него был смущенный, видимо, он спешил к нам, чтобы встретиться у гримерной, как договаривались, но его случайно отловили в толпе. Я расхохоталась, очень уж странно было увидеть там, в телевизоре, его темно-бурое лицо. Оно маячило над мохнатым микрофоном, похожим на черта из детского спектакля.

— Ого, — сказала мама, — смотри, смотри, Изя дает интервью!

— Вы довольны своей работой? — спросил парень с микрофоном. Изя то и дело посматривал ему за плечо, словно кого-то искал, но наконец ответил.

— Я с тех пор не пересматривал наш фильм — он ведь снимался пятнадцать лет назад.

— Как к вам пришла идея сценария? — интересовался ведущий.

Мама хохотнула:

— Спрашивают, словно он режиссер! Бедный!

— Сценарий я дописывал уже во время съемок, — ответил Изя.

— Что? — мама вскочила с кресла так резко, что гримерша выронила кисточку. — Что за черт, что он мелет, он не писал сценарий, его писал Итамар! Он что, с ума сошел?

— После этого фильма вы пытались снять еще что-нибудь? — спрашивал тем временем невидимый голос.

— Какое снять, он электрик! — Мама подбежала к телевизору и впилась глазами в экран.

— Нет, — сказал Изя и откашлялся, словно у него першило в горле. Мне показалось, что ему стыдно, но теперь он решился врать до конца, и вот-вот сам поверит в свое вранье. — Нет, я пока только обдумываю пару идей.

— Волнуетесь? — теперь вопрос задавала девушка-ведущая.

В ответ Изя лишь отрицательно помотал головой — было видно, что его лоб и красная шея блестят от пота, а из-за плеча выглядывает испуганная Пуша. Она не понимала иврита, но, кажется, чувствовала, что происходит нечто странное.

Гримерша молча наводила порядок на столике, а мама все стояла у экрана.

— Мушка, как же он мог? Как же? — растерянно повторяла мама, оглядываясь на нас. — Он что, завидует?! Я должна пойти туда, предупредить, пока он еще чего-нибудь не наговорил! — Мама второпях влезала в туфли на шпильке, которые сняла, пока ее красили.

— Бегите, я закончила, — пожала плечами девица, — только салфетку снимите.