Поезд пишет пароходу

В детстве я любила играть «во время». Я заворачивала в газету тяжелую пробку от хрустального графина, заталкивала ее подальше в ящик и принималась ждать. Ждать, когда «пройдет время», когда я начисто забуду о пробке, когда вырасту, стану совсем другой. Но время, как назло, не проходило. Когда спустя полчаса я распаковывала свою посылку, пробка оказывалась в точности такой же, какой она мне запомнилась: тяжелой, прохладной и скучноватой. Я ее ни капельки не забыла, а значит — не выросла. Вскоре я поняла, что играть «во время» невозможно, так же как невозможно играть «в сон». Если тебе удалось заснуть, значит, ты уже не играешь, а спишь. Если ты забыл о спрятанном сюрпризе, значит, ты не играл «во время», а проживал его. И вот произошло чудо: теперь, когда я давно забыла об игре «во время» — она неожиданно удалась. То лето в нищем имении Итамара вдруг нашлось и засверкало изумрудными гранями.

Теперь каждое утро мы вспоминали новые подробности.

— А помнишь, как Сима дрожала над своим дрожжевым тестом и уверяла, что оно может обидеться и опасть?

— А помнишь, Изя говорил «мышиная коммерция»?

Пятнадцать лет мы не слышали голосов Итамара и Изи, а теперь запросто говорили с ними по телефону. Мама бронировала для них номера в гостинице, но в последний момент оказалось, что Итамар приехать не сможет: его жене предстояла срочная операция.

…

Мы сидели за столиком в кафе при театре: мы с мамой и Изя с женой. До церемонии оставалось слишком много времени, и решено было ждать здесь. Позавчера мы уже сидели на такой же террасе, но тогда мы увиделись впервые после пятнадцати лет разлуки. О чем бы мы ни говорили в тот вечер, что-то упругое подбрасывало нас, как на батуте, — вверх, над нашими жизнями, а вот теперь все было по-другому: беседа шла вяло. Семейные фотографии Изя уже показал на первой встрече, а на сегодня осталось только хобби, которое появилось у него в последнее время: мосты из спичек.

Это был уже второй альбом. Мама открыла его и начала переворачивать страницы. Последние она перелистала слишком быстро. «Вот этот промельк страниц он заметил, — подумалось мне, — заметил и не простит его никогда» Но по лицу Изи никогда не было понятно, о чем он думает. Оно всегда был красным, но тогда, пятнадцать лет назад, когда он постоянно строил и чинил что-то во дворе Итамара, я думала, что это загар, а теперь, когда он давно жил в Торонто, стало ясно, что таков цвет его кожи. Редкие серебряные волосы были вымыты, но казались жирноватыми, потому что сохранили следы бороздок от расчески. Светлый костюм ему не шел, зато в нем за версту угадывалось вяловатое изящество, которое отличает по-настоящему дорогую одежду. Тайская жена Изи — Пуша (так он ее называл, и нам неудобно было спросить, имя это или прозвище) была последним нелепым и неизбежным штрихом, завершавшим облик нувориша. Пожалуй, она шла ему, как и яркий шелковый платок в нагрудном кармане.

— А закажу-ка я лобстера, — объявил Изя вдруг весело. — Всегда хотел попробовать, но стеснялся заказывать, боялся — официант скажет: «Вот только не выпендривайся, Изя, я знаю, что ты сын шойхета из Барановичей, какого тебе еще лобстера?»

— А сейчас не боишься? — рассмеялась мама.

— Сильнее, чем когда-либо, — захохотал Изя. — Просто думаю, что если уж я сижу здесь с великими актрисами и ожидаю церемонии Оскара, то чисто теоретически вряд ли мы с лобстером когда-нибудь будем ближе друг другу, чем сейчас.

…

Мы зашли в театр со служебного входа. Вахтер куда-то позвонил, и вскоре к нам подбежала женщина с синими волосами и в очках с красной оправой. На груди у нее раскачивались: шнурок с бейджиком, шнурок с телефоном, шнурок, на котором висели вторые очки, и еще один, с дорогой красивой ручкой.

— Номинанты? Как фамилии?

Мама назвала фамилии.

— Так-так… Кто у меня здесь? — женщина стала листать списки. — Ага, вот: у меня здесь режиссер и актриса.

— Режиссер не смог приехать. От фильма только продюсер и актриса, — сказала мама, не моргнув глазом. — А это, — она указала на меня и Пушу, — это группа поддержки.

— Постойте-постойте, — сказала синеволосая, всматриваясь в списки, — у вас же еще интервью не взяли. Идите туда. — Она открыла неприметную дверь, и мы неожиданно оказались в фойе, заполненном публикой. Синеволосая указала в дальний угол, где светились прожектора: — Идите, будете давать интервью вместе. Актриса и продюсер — это тоже сойдет, но на церемонии на сцену подниметесь только вы, — она ткнула в маму ручкой.

— А можно я в туалет сначала? — спросил Изя.

Синеволосая вдруг нахмурилась:

— Послушайте, у нас группа работает, там сейчас микрофоны, свет… Только ответите на пару вопросов и пойдете в туалет.

— Но меня тошнит!

Мы все посмотрели на Изю.

— Лобстер? — тихо спросила мама. Изя кивнул.

— Это, наверное, еще и от волнения, — сказала распорядительница. — Пойдите к девочкам-гримершам, они дадут вам успокоительное. Ладно, — смилостивилась она наконец, взглянув еще раз на Изю. — Ладно, с интервью успеем еще. Туалет вон там. А вы, — она повернулась к маме, — идите пока гримироваться.