Поезд приходит в город N

Парень, сидевший напротив в наушниках, недовольно встал и ушёл в тамбур. И мужчина тут же пристроил на его место свой плащ.

— Пусть здесь полежит. Вам не мешает, а вам и вам?

Все молчали. Мадам закрыла глаза, дедок в кепке читал детектив, полная женщина полностью ушла в телефон. В Царицыно к ним подошла девушка, встала напротив места с плащиком. Голубоглазый певец сразу убрал вещь и галантно пригласил девушку сесть.

— Как вас зовут, позволите узнать?

— Мара.

— Мара? Что за имя такое, иностранное поди?

— Вы что-то хотели?

— О, да у вас плохое настроение? Всё, отстал. Я, кстати, Иван Иваныч, легко очень запомнить.

Мара ничего не ответила, только пристроила взгляд на границе серого плаща и голубой рубашки и смотрела внутри себя какое-то своё кино. Иван Иваныч сидел прямо и гордо, понимая, что любое его движение потревожит мысли попутчицы. Дама в парике спрятала веер, так как воздух из окна рассеял зловонный дурман электрички. Дедок с книжкой накинул куртку, полная дама пробубнила: «Ну наконец-то окно открыли» Оторвалась от телефона, чтобы посмотреть насколько широко. Но их окно, ко всеобщему удивлению, было закрыто. Ветерок непонятно как был настроен индивидуально на каждого пассажира. И скоро всем захотелось поговорить, посмотреть друг на друга, понаблюдать, что происходит за окном. Однако все помнили, что человек в плаще не совсем нормальный. И страдает внезапным громким пением. Поэтому ожила и немного повеселела только одна Мара. Так как мужчина в плаще был единственным, кто не отводил глаз и приятно улыбался, Мара решила возобновить разговор:

— Я Маруся, Марой меня зовут в Италии. Я там живу последние 20 лет.

— А сюда, значит, погостить собралась?

— По делу. Дом продать надо. А документы все в доме остались. А вы — на дачу?

— Нет, я вот тоже по делу. Командировка. Инспектор я, речной.

— Как это?

— Ну кто-то должен за реками следить, вот мы и следим. Воду проверяем, состояние берега, рыбу ловим, исследуем, так сказать.

Мара улыбалась. Рассказ выходил не очень убедительным.

— Мой папа тоже, получается, инспектор. Он рыбу ловит, а потом тоже её исследует, правда, в жареном виде и очень-очень быстро.

— Я не ем рыбу, это по работе не положено. Сейчас реки обновляться начинают, и надо за этим следить. Сама понимаешь, хоть мирная, а стихия.

— В каком смысле «обновляться»?

— В любой реке, Марочка, заложен механизм обновления. Только произойти он должен был ещё очень и очень нескоро. Может быть через тысячу лет или больше — смотря какая река.

Потом на какое-то время он ушёл в себя, лицо его при этом из добродушно-мужицкого превратилось в трагическую маску, словно он собирался декламировать что-то вроде: «Гул затих, я вышел на подмостки». И дальше раскрытие темы пошло уже в театральном стиле:

— Но люди перестали заботиться о реках очень давно. Сливают туда свои отходы, строят у истоков огромные бетонные небоскрёбы, все прибрежные зоны превращаются в свалку. Давно прошли времена, когда мусор был натуральным. А сейчас — каждая оставленная бутылка на берегу превращается в незаживающий шрам на поверхности реки. Если реки не обновятся, мы все погибнем. Каждый месяц количество утопленников растёт, вода вырабатывает мёртвое вещество, которое спокойно проходит через все фильтры и попадает на наши кухни. Ты думаешь, почему столько онкологии? Реки мстят.

Дама в парике прицелилась взглядом в Марины зелёные удивлённые глаза: «А что ты ожидала от психа».

Полная женщина у окна кинула в изящные руки своей соседки: «Получай, Мара-шмара».

Дедок хихикнул: «А девка-то разговорчивая».

А Маре в этой осуждающей тишине стало неуютно. Пытаясь закончить разговор, она достала книжку. Инспектор не стал настаивать.

На станции Ока девушка и инспектор вышли. Иван Иваныч сначала обогнал её быстрым шагом и поспешил по своим делам, а потом вернулся к стоявшей растерянно Маре и сказал:

— Вы, кажется, не знаете дорогу, вам подсказать?

— Вы правы, но я кажется, и жизнь свою не знаю.

— О, не переживайте, успеете ещё, ваша жизнь будет долгой.

Мара кивнула и пошла за потоком дачников А через минуту она и думать забыла об этом разговорчивом дяденьке, потому что впереди было много дел и много решений.

После смерти бабушки Нюры прошло уже пять лет. Дом по завещанию перешёл «Марусеньке», но у Марусеньки в планах была Индия, Китай, Армения, стажировка в Штатах и весенний Амстердам. Сама мысль, что какой-то дом, пускай родной, из далёкого детства, привяжет её к русскому захолустью, казалась ей началом депрессивного артхауса, к которому она, несмотря на корни, была совершенно равнодушна.