Поездка в Хиву

Курс наш теперь лежал почти прямо на юг. Иногда мы проезжали такие места, где ветер, обдувая сугробы, придавал им самые причудливые формы и очертания. Временами в туманной полумгле зарождающегося дня мне казалось, будто мы едем по бесконечному кладбищу, так как снежные наносы походили на могильные плиты или мраморные надгробия, и весь этот необозримый погост простирался до самого горизонта.

Однажды моя лошадь слегка споткнулась на ровном месте, и проводник тут же заметил:

– Совсем слабый конь. Видели бы вы лошадей моего шурина!

– Что ж, – ответствовал я, – Календерхана, конечно, нам не по пути, однако, чтобы тебя порадовать, я бы согласился поехать туда вместо Петро-Александровска.

– А что комендант скажет? – нахмурился проводник. – Он за такое выпороть может.

– Ну, это уже твое дело, не мое, – пожал я плечами. – А лошади, впрочем, и в Петро-Александровске хороши. Едем туда.

– Нет, – возразил проводник. – Мы поедем в Календерхану, а из аула – уже в русский форт. Крюк сделаем, конечно, но это ничего. Комендант не узнает, а вы себе купите лучшую в мире лошадь! На всех других смотреть будете насмехаясь, а люди скажут: «Вах, вах! Как же ему повезло!»

К этому времени мы опережали караван хивинца уже как минимум на двенадцать часов. Меня это устраивало, иначе внезапная перемена моего маршрута могла его удивить. Мы проехали урочище Уч-Уткул, отмеченное на карте Уайлда значительно позади нас, и вскоре потянулись барханы; по левую от меня руку ландшафт был, пожалуй, даже более холмистым, чем в направлении заката.

Мы приближались к поселению, известному у киргизов как Тан-Сулу, и путь наш лежал на юго-запад. До следующей остановки, запланированной в ауле Туз, оставалось сорок пять верст. Нас окружали бесчисленные овраги, а саксаула и другого кустарника становилось все меньше. Вся эта местность некогда лежала на дне древнего моря. По дороге часто попадались различные раковины и прочие останки морских ракообразных, а неподалеку от Туза мы проехали небольшое соленое озеро, лежавшее примерно в сотне ярдов к востоку от нашего пути и покрытое крепким льдом.

На здешнем языке Туз означает «соль» – песок вокруг озера действительно соленый. Чтобы удостовериться в этом, путешественнику достаточно сделать глоток местного чая, ибо даже аккуратно собранный снег содержит песок, и чем больше вы пьете – тем сильнее вас мучает жажда. По словам проводника, к западу лежали еще два гораздо более крупных соленых водоема, отделявшие нас от Аральского моря.

Глава XXVI

Туркмен на ослике – Яны-Дарья – Некогда плодородная страна – Безжизненная пустошь – Прадед хана – Английские и киргизские лошади – Русская кавалерия – Океан расплавленного золота – Серебряные острова – Камстакак – Пресный водоем – Снова признаки растительности – Сайгаки – Фазаны – Погонщик верблюдов заболел – Муллы – Экзорцизм – Неверная собака – Бой проводника с хивинцем – Револьвер иногда лучший миротворец – Хивинские методы заготовки трав на зиму – Глубокие расселины – Гробницы – Зрение киргизов – Горы Казан-Тор – Признаки золота в почве

Меня весьма забавляло наблюдать за тем, как мой маленький караван трогается со своих стоянок. Первым выезжал проводник, облаченный в длинный темно-красный халат, сменивший домашнюю одежду, в которой он отправился в дорогу. Этот халат, подбитый овчиной, был туго подпоясан широким голубым кушаком; высокая черная шапка с острым верхом венчала лицо цвета бронзы. На боку у проводника болтался клинок в ножнах, используемый вместо плети, чтобы подгонять жеребца, уставшего к этому времени от бесконечного преодоления снежных завалов.

Затем следовала еще более забавная фигура – туркменский погонщик верблюдов. Он ехал на ослике, купленном перед самым отъездом из Казалинска; длинные ноги наездника почти касались земли, а сам он был закутан в драный халат, больше похожий на кусок старого турецкого ковра. Голову украшала белая овчинная шапка в форме ведра. Обувался он в огромные сапоги, предварительно обмотав ноги толстыми портянками. На руку себе он накручивал конец длинной веревки, за которую вел гигантского верблюда, шагавшего следом за осликом.

На спине верблюда, раскинув руки и ноги, возлежал мой татарский слуга, засыпавший, как правило, едва мы пускались в дорогу. Чтобы не свалиться, он привязывал себя к мешку с зерном. Два других верблюда замыкали караван, и вся эта кавалькада отбрасывала причудливые тени на сияющий снежный покров, который преломлял и делал в тысячу раз диковинней вид моей странной команды.