Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

У нас в Пасси цвели и зеленели сады. По потолку надо мной топали, бегали дети, кто-то все начинал играть на пианино что-то шутливое, милое. В открытое окно входила весенняя свежесть… (5; 113).

Судя по рукописи, Бунин много работал над начальными страницами «Огня…». Завещание старика В. не сразу, а постепенно обрастало светскими шутками, превращаясь в анекдот. Сначала в завещании не было фразы о птице Феникс[212], как не было в беседе гостей реплики о трех отроках, по вере своей избежавших участи быть сожженными царем Навуходоносором (ВЗ, Кн. пр. Даниила)[213]. Три отрока появились лишь в беловике:

– Да, это очень чисто и скоро, эта пещь огненная, но все-таки не желал бы я попасть в нее. Уж очень жарко. Мне даже участь Феникса не кажется завидной.

Все засмеялись, кто-то прибавил

– Так же, как мне участь тех трех отроков, что в пещи огненной пели хвалы Господу!

А еще кто-то подхватил:

– Тем более, что вы уже далеко не в отроческом возрасте… (5; 112).

Небрежная шутка пародийно звучит в устах случайного персонажа, но добавляет серьезные штрихи к картине сгорающего и нетленного. Библейский «огнь» сливается с архаическим, дохристианским осмыслением смерти и воскресения. Очевидно, что внесенные писателем добавления были направлены на то, чтобы еще больше заострить шутливо снятый светской болтовней контраст между Новозаветной идеей Воскресения и дохристианским мифом возрождения через смерть.

Древнее представление о лежащих в основе мироздания стихиях огня и воды чрезвычайно сильно у Бунина: в одних текстах эти стихии доминируют, в других остаются на периферии, но всегда играют важную роль в конструировании художественного пространства. Два «библейских» заглавия широко известных рассказов – «Огнь пожирающий» и «Воды многия» – могут обозначить амплитуду бунинского мира в целом. Далекая от морей и жарких краев средняя полоса России нарисована Буниным в красках огня и воды: даже если бунинские сюжеты развертываются не впрямую на море, то в воспоминаниях или мечтах о нем, проходящих иногда по самой кромке сюжета. Так, в «Митиной любви» Дмитрий Павлович, находясь у себя в среднерусском поместье, перед самоубийством вспоминает «сады Ливадии и Алупки, раскаленный песок у сияющего моря» (5; 215), а в «Жизни Арсеньева» автобиографический герой, выросший в Орловской губернии, вступив в самостоятельную жизнь, первым делом отправляется на юг, по следам отца, принимавшего участие в Крымской кампании. Иногда стихии огня и воды сходятся в одном тексте, и для Бунина вполне закономерно, что русская великая река – Волга, воплощающая стихию воды, окрашена в солнечные, порой преизбыточно яркие, огненные азиатские краски (см., например, «Солнечный удар»).

В дореволюционных деревенских рассказах Бунина огонь стирает с лица земли целые семьи и деревни («Да такая оказия: третий раз горю дотла! Справлюсь-справлюсь, придет лето, хлебушко уберу… ну, думаю, слава тебе, Господи… Ан нет: опять сумку надевай! Просто хоть удавись… Двое ребятишек сгорело» – «Сила», 3; 216), в «Суходоле» уничтожает даже память: «Ни портретов, ни писем, ни даже простых принадлежностей своего обихода не оставили нам наши отцы и деды. А что и было, погибло в огне» (3; 184), а в дневниках и мемуарной прозе Бунин рисует предреволюционный и революционный русский мир сгорающим заживо. Символически связанный с революцией, «огнь» исходит из глубин русской истории, где чистое и сильное христианское устремление к вере и возрождению слито с разрушительным, языческим, «монголо-татарским» «огнем». Если верить «Окаянным дням» и дневникам Бунина, то причины русских войн и смут коренятся в глубинах русской ментальности, с присущим ей азиатским неистовством:

Жара, страда… Куда летит
Через усадьбу шалый пес?

Это я писал летом 16 года, сидя в Васильевском, предчувствуя то, что в те дни предчувствовалось, вероятно, многими, жившими в деревне, в близости с народом.

Летом прошлого года это осуществилось полностью:

Вот рожь горит, зерно течет,
А кто же будет жать, вязать?
Вот дым валит, набат гудит,
Да кто ж решится заливать?
Вот встанет бесноватых рать
И как Мамай всю Русь пройдет…[214]