Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Сцена свидания в саду «прикрыта» ночной тенью, оставлена в полутьме, между тем визуальные мотивы выступают в ней на первый план, они-то и связывают героев с пространством, которое немо, но не слепо, даже напротив – оно как бы перенимает от автора/рассказчика способность остро видеть[267]. Обратим внимание на глаза героини: «быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз» (7; 40) – момент встречи; «Легкий сумрак и мерцание твоих глаз в сумраке» (7; 42) – прощание. Все, что происходит между встречей и прощанием, описано в двух планах, и второй план открывается во взгляде героя: вверху справа «безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома» (7; 40); слева он видит «заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими яблонями, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно и вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую» (7; 40–41). Герой как бы глядит на мир вместе с этой звездой, любовный восторг замкнул небесное и земное в один круг. Затем тот же взгляд зеленой звезды от героя передается героине: настолько близко сходятся в тексте «выглядывающая» звезда и «мерцание твоих глаз» (примерно так же, но гораздо более схематично построена кульминация рассказа «Поздней ночью», когда герой смотрит на парижское небо и через этот взгляд, блуждающий по далеким пространствам и видящий там Россию, воссоединяется с героиней, получает возможность возвращения к ней).

Тема взгляда не только организует сцену свидания в саду, она значима для всего рассказа. Позволим себе еще раз вернуться к началу текста, ибо тема берет свое начало именно там. В «непроглядном небе» Парижа герой смотрит на свою родину и думает о ее истории и своей жизни: «все началось, протекло и завершилось на моих глазах, – так быстро и на моих глазах!» (7; 40). Финитный смысл этой фразы намекает на то, что и страна, о которой идет речь, и все ее обитатели в некотором смысле уже окончили свой земной путь, как тот покойник, «рисовое лицо» которого с «закрытыми выпуклыми веками» покачивается в гробу. Между тем повествователю дана возможность откуда-то издалека увидеть свой город, «взглянуть на гимназию» (7; 39), на «все вокруг, насколько хватало глаз» (7; 42), «взглянуть и уйти уже навсегда» (7; 41). Что касается героини, то в проекции на нее тема взгляда «подпитывается» традиционной семантикой элегической поэзии. Рассказчик помнит «черные молодые глаза» (7; 39) возлюбленной, ее «ясный взгляд» (7; 40), о его любви и о ней самой говорит «одинокая зеленая звезда» (7; 41). «Большеглазый Спас в ржавом окладе» (7; 41), невидимо глядящий на рассказчика с иконы в Скобяном ряду, и звезда замыкают цепь визуальных мотивов, благодаря которым герой и героиня соотносятся с городом, небом, Творцом, расширяя границы своего «я».

Восход звезды играет роль завершающего аккорда кульминации и финала, звездою уравниваются сад и кладбище – локусы разделенных во времени и пространстве свиданий. Предутренняя одинокая звезда, как и город, не названа ни в первом, ни во втором случае, однако, как и город, и ее можно безошибочно опознать – это Сириус, чье появление на ночном небосклоне отмечает самый поздний, предутренний час ночи. Одна и та же звезда соединяет героя и героиню через предел земной жизни. Именно с этой, дважды восходящей в рассказе звездой, связаны и другие лейтмотивы текста: ночь «Позднего часа» освещена месяцем, он светит и в самом начале, где месячный свет ловят глазницы-иллюминаторы парохода, стоящего на знакомой и вместе с тем неузнаваемой реке (это «вообще река» – «так было и на Ниле»), тот же месяц «сияет над двором» в саду. В свете месяца кружево мостовой в вечернем городе рисует образ героини в ее черном вечернем платье («Я шел – большой месяц тоже шел, катясь и сквозя в черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы лежали в тени» (7; 38)), и та же кружевная тень от листьев лежит под деревьями на кладбище:

Месяц стоял за деревьями уже низко, но все вокруг, насколько хватало глаз, было еще ясно видно. Все пространство этой рощи мертвых, крестов и памятников ее узорно пестрело в прозрачной тени (7; 38).

Месяц, как и Сириус, уравновешивает разрозненные картины, события, времена и пространства рассказа. Бунин был чрезвычайно внимательным наблюдателем небесных светил, их образы исследованы буниноведами довольно подробно[268]. Не повторяясь, укажем лишь на ту же самую звезду в «Жизни Арсеньева»: