Погода

Совет для выживающих в дикой природе: даже если у вас нет совсем никаких снастей, для рыбалки понадобится только слюна и рубашка. Зайдите в воду и поднимите рубашку, чтобы под водой образовалось нечто вроде сети. Поплюйте в эту «сеть». Слюна притягивает мелкую рыбешку: для них это корм. Когда несколько рыбешек заплывет в вашу сеть, соберите рубашку внизу и резко выдерните из воды. Теперь у вас есть ужин.

Уилл смеется, когда я ему это рассказываю. «Не лучший способ поймать рыбу, – говорит он. – Поверь, я знаю. Я с детства рыбачу». Он вырос в глуши; зимой у них окна снегом засыпало.

Может, я ненадолго его и очарую, но что будет, когда пелена спадет? Скоро он узнает, что я не умею рубить дрова и разводить костер. Бен-то привык, что я только болтаю и ничего не делаю, и у меня немало времени ушло, чтобы заручиться его благосклонностью.

Меня пугает мысль, что придется быть с кем-то долго и заново заслуживать себе очки. Это кажется невозможным. Одно дело в начале, когда мужчина очарован и все ему в тебе кажется замечательным, а другое потом – рано или поздно это «потом» все равно настанет. Он устанет от тебя, оттого, что ты все время ведешь себя одинаково, от твоих оплошностей, больших и маленьких. Я этого не вынесу. Трейси говорит, ерунда все это, надо хватать быка за рога и закрутить с Уиллом, пока Бен в отъезде. И я могла бы. Я могла бы. Я могу.

Надо всего лишь раздеться перед незнакомцем, которого в долгосрочной перспективе не интересует ни мое благополучие, ни психическая устойчивость; неужели это сложно? Это я смогу. И, может, даже будет весело. Особенно если этот незнакомец смеется над моими шутками; особенно если ему нравится, что я никогда не ною и не спрашиваю, толстая ли я; особенно если он согласится за ручку водить меня к врачам и стоматологам, хотя мне совсем не хочется к ним идти (ведь там я непременно умру, умру ужасной смертью); особенно если его не волнует моя бытовая безалаберность и то, что я, как хиппи семидесятых, не делаю интимную эпиляцию; особенно если он не против заботиться еще и о моем брате, поддерживать его финансово и эмоционально до конца жизни, и о матери, которая, конечно, добрая и хорошая, но без гроша за душой. Если незнакомец на все это согласен, почему бы и нет, я двумя руками за и с радостью отдамся ему всеми доступными способами и буду делать это хоть до самого рассвета.

Но я замужем. И счастлива, между прочим. Поэтому мы просто переписываемся. Шлем друг другу сообщения, стоит нам только разойтись в разные стороны. Всякие глупости, шутки про новости или то, как проходит наш день. Иногда я пишу ему и поздно вечером, но только совершенно невинные вещи. Например, сегодня написала из ванной: «Интересный факт обо мне: вместо электрической щетки я теперь пользуюсь обычной».

* * *

Иногда Уилл вздрагивает, когда я заговариваю на неудобные темы. Он рассказал мне много интересного, но о войне не рассказывал никогда.

Это, конечно же, не совсем так. Однажды он говорил о войне, точнее, не о самой войне, а о времени накануне войны. Когда сказал, что тело чувствует начало войны еще до того, как это понимает мозг. И человек начинает замечать то, на что раньше не обращал внимания.

Ты точно не шпион? Ты похож на шпиона, однажды сказала я ему. Я не шпион, ответил он. Но, если хочешь, могу отправить тебе зашифрованное сообщение.

* * *

На занятиях медитацией одна женщина рассказывает, что с ней случилось. У нее такая болезнь, когда малейшее прикосновение причиняет боль. «Это невыносимо», – говорит она. Марго кивает. «Это невыносимо», – машинально повторяю я про себя.

О том, как умер муж Марго, ходят разные слухи. Кажется, его укусила пчела. Это случилось с ним впервые в жизни, и оказалось, что у него смертельная аллергия.

В некоторых дзен-буддистских монастырях «слухами» считается все, что люди говорят, не глядя друг другу в глаза.

* * *

В коробке у Генри маленькие листочки бумаги, исписанные мелким почерком. Мы оба представляем, что будет, если кто-то найдет эту коробку. В первый раз у него ушла неделя, чтобы заполнить коробку. В следующий хватило четырех дней. Часто бывает так, что сначала мысли становятся все более и более ужасными, а потом все налаживается. Это нормально; этого стоит ожидать. Но можно ожидать чего-то и все равно удивиться.

«Начнем?» – говорю я. Генри кивает, сутулится. В парке почти никого нет, потому что холодно. Мы сидим на дальней скамейке. Он по очереди читает заметки, как велела Марго. И я терпеливо слушаю, как ребенка сжигают, душат, вешают, живьем сдирают с него кожу. Разрываю записки на кусочки, выбрасываю.