Погода завтра изменится

— Сколько мучиться? Не вечно же колотить эти сваи...

Пришел начальник мостопоезда, постоял, посмотрел и махнул рукой.

— Прекратить работу.

Заглохли моторы.

Наступила тишина. Слышно было, как ластятся к берегу волны. Рабочие закуривали, останавливались около начальника.

— Что будем делать, Иван Борисович? Отчего это такая загвоздка?

— Разберемся, — обещал начальник. — Вызовем изыскателей: может, они тут поднапутали, ошиблись.

— Дорогонько обошлись их ошибки, если это так.

— Дорого.

Вечером я лежал на берегу, сцепив за головой руки. Рядом сидел Виктор. Он рассказывал о своей службе, о трудных ночных переходах, о матросской дружбе, которая ни в огне не горит, ни в воде не тонет...

А мне и рассказать-то нечего. Родителей не помню, не знаю даже, кто они были. Говорят, вынес меня из горящего дома какой-то неизвестный солдат, неизвестная женщина сдала в детдом, а затем...

Несколько раз убегал из детдомов. Зачем? Я и сам не знаю. Нравилось. Искал свободу.

А свобода вовсе не в том, чтобы, как перекати-поле, бесцельно болтаться по земле: куда ветер — туда и катишься...

— Не хочется вспоминать, — говорю я, вздыхая.

— А ты не вспоминай. — Виктор кладет свою широкую, как лопата, ладонь на мое плечо. — То уже позади. Чего не бывает в жизни... — Он умолкает на минуту, словно подбирая более точные, более веские, более убедительные слова, и продолжает: — Вот как с этими сваями: дошли до какой-то точки — дальше некуда. А думаешь, это предел? Дудки! Найдут способ и будут эти же самые сваи, как гвозди, с одного маху забивать.

XV Мелкозернистый песок

Произошло два события.

Первое. Приехали геологи-изыскатели, ходили с начальником по участку, осматривали котлован, спорили о чем-то, размахивая руками. До меня доносились несвязные обрывки фраз:

— ...подмывка... грунт...

— ...шестнадцать атмосфер...

— ...расчеты... точность...

В полдень изыскатели начали бурить скважину.

Я с нетерпением ждал результатов. Почти каждые полчаса я бегал в конторку. Сильва сидела за своим некрашеным столом, заваленным бумагами. Наманикюренные пальцы ее были в чернильных пятнах. В открытое окно доносился гул стройки и мягкий шелест деревьев. Погода наконец установилась ровная и ясная. Неясно было одно: почему не поддавались сваи?

— Ну, как? — спрашивал я у Сильвы.

— Сто пять... — отвечала она, улыбаясь, и брови ее взлетали вверх.

— Что «сто пять»?

— А что «ну, как»?

— Какие результаты у геологов?

— Не по адресу обращаешься. — И Сильва так глянула на меня, что мне стало жарко. — Ты, Геночка, спросил бы у меня, какая сегодня погода, — это я тебе скажу. Геночка, а ты хорошеть стал... Правда, Люся?

— Это я и сам знаю, — буркнул невпопад я и, мысленно обозвав Сильву «ведьмой», хлопнул дверью.

Я спустился к реке, прислушался. Какая-то необычная тишина царила на стройке. Задрав тонкий хобот, неподвижно стоял экскаватор. Он был похож на большого африканского слона и немножко на жирафа. Запах дыма (на левобережье монтажники развели зачем-то костер) щекотал в носу. Душно было.

Я разделся и, оставшись в одних трусах, несколько раз прыгнул, точно пробуя прочность земли. Потом взмахнул руками и бултыхнулся в теплую, тягучую воду. Вода пахла свежими огурцами, слегка бензином и просто водой. Погрузившись в нее, я открыл глаза и ничего не увидел, кроме зеленоватой колышущейся массы. Вынырнув, я отфыркался и саженками поплыл на середину. С того берега кричали монтажники:

— Ге-ге-е-эй! Плыви сюда!

— Где ему! — подзадорил кто-то. — Слабо!

Я легко скользил в воде, чувствуя силу в каждом мускуле. Было такое ощущение, словно я состоял не из плоти, а из чистого воздуха и света. И еще: что я все могу. Когда я коснулся берега, монтажники хором крикнули: «Молодец!» — а я помахал рукой и уплыл обратно.

На том берегу ждал меня Виктор.

— Лихо! — сказал он, и я не понял: то ли он одобряет, то ли осуждает меня за ненужное бахвальство.

— Жарко, — как бы оправдываясь, говорю я и смеюсь от какой-то непонятной легкости в душе. Словно водой смыло с нее все неприятное, ненужное, и теперь я, обновленный и радостный, стою перед Тараненко и смеюсь. Виктор не выдерживает и тоже смеется. Потом спрашивает:

— Ты над чем смеешься, голова садовая?

— Не знаю. А ты?

И мы снова смеемся.

Потом я говорю:

— Здорово все! Правда, здорово?

— Что именно?

— Ну, все. И река. И наш поселок. И люди. Мне кажется, я все это знал всегда, всю жизнь... Понимаешь? Как будто я всегда был здесь и ничего трудного не было в моей жизни.

— Понимаю, — говорит Виктор. — А ты ничего не слышал про анализ грунта?

— Нет, не слыхал.

— По новым расчетам будем работать...

— Да? Это уже точно?

— Абсолютно.

— Ур-ра!

Оказалось, что местный грунт составлял не мелкозернистый песок, как утверждали геологи раньше, а средний и крупнозернистый. При таком грунте забить сваю на двадцать метров никакой силой невозможно.

Второе событие произошло в этот же день. Жору сняли с машины. Он возил камень на участок мостовиков. Работал Жора легко, как бы играючи. Пятнадцать километров туда, пятнадцать обратно... Десять рейсов — триста километров.