Погоня за ветром

— Как велишь, князь, — недовольно пробурчал Иванко, крепкой дланью хватая угра за ворот его жупана мышиного цвета. — Эй, гридни! Вяжите лиходея! И заприте его в подвале! Пускай посидит, охолонится!

Явился Мориц с двумя священниками, которые несли медный ларец. Из ларца извлекли завёрнутый в синий шёлк большой серебряный крест. Боярские сыны один за другим преклоняли колена, целовали святыню и произносили скупые слова клятвы.

— Верны будем тебе, князь, и тебе, княгиня, — повторяли одни за другими трепетные уста.

— Помните: кто нарушит эту клятву, будет проклят. Обрушатся на рамена его беды тяжкие! Не будет ему покоя, не будет счастья, радости, удачи. Погубит он душу свою! — торжественно промолвила Альдона.

Крест унесли, и в палате воцарилось безмолвие. Шварн всё ещё колебался. Он незаметно для других поглаживал длань супруги. Боярские сыны вопросительно переглядывались.

Молчание прервал Мориц.

Надо действовать без промедления, пока Григорию не донесли о нашей сходке. Сейчас же, ночью, ворвёмся к нему в ложницу, захватим, бросим в поруб! — предложил он, опасливо озираясь.

Он хотел, чтобы эти слова сказал кто-нибудь другой, не он. Положа руку на сердце, немчин не отличался особой смелостью, но сейчас он понял: иного нет, нити в прошлое обрублены, мосты сожжены. Кроме него, никто не скажет эти такие важные и нужные слова. Даже пылкий Иванко, и тот промолчит. Одно дело — орать тут, в палате, поносить врага своего, другое — стать первым. Первым положено всегда и везде быть князю, это его крест, его стезя, но если князь такой, как Шварн, то тогда... Тогда, как говорят татары, решают всё «люди длинной воли».

Слов Морица словно только и ждали. Тотчас раскричался, потрясая в гневе кулаком, Иванко, согласно закивал Ян из Быдгоща, лёгкая улыбка заиграла на толстых губах Абакума.

«Что ж ты молчишь, Шварн?!» — хотелось крикнуть Альдоне. Но она лишь крепче стиснула его ладонь.

И Шварн, поняв её страстное желание, повинуясь ему, встал и сказал:

— Да будет тако, други!

...Они бежали, хоронясь по углам и тёмным переулкам, к терему боярина Григория, Альдона шла вместе со всеми. Стан молодой княгини облегала кольчатая бронь, в руке она держала лёгкую саблю. Нет, она, хрупкая слабая женщина, совсем недавно ставшая матерью, не собиралась и не хотела биться, но доспехи должны были защитить её, если гридни и челядь Григория вздумают сопротивляться. И сабелька такожде поможет ей, в случае чего.

Вломились в сени быстро, внезапно, перепуганные, заспанные холопы и боярские ратники были застигнуты врасплох и почти не сопротивлялись. Вот уже в руках заговорщиков сени, горница, нижнее жило.

— Где боярин Григорий?! — грозно прорычал Касьян Домажирич, хватая за грудки дворского.

— Тамо, тамо... В ложнице они, — указывал дрожащим перстом старик-дворский.

Отшвырнув его в сторону, Касьян понёсся к обитым железом дверям боярской опочивальни. На него наскочили два гридня с копьями наперевес, враз ударили, Касьян обмяк, но с силой выдернул копья из тела, с рёвом притянул обоих гридней к себе и ударил их лбами. На помощь ему поспели Мориц, Иванко и остальные. Засверкали сабли, заструилась кровь. Альдона, не выдержав, прикрыла глаза кольчужной рукавицей.

«Господи, что это?! Зачем это?!» — едва не воскликнула она.

Слабеющего Касьяна отнесли в горницу. Богатырь хрипел, корчился в судорогах. Увидев Альдону, он вымученно улыбнулся и шепнул ей:

— Кончаюсь, княгинюшка! Но ничего! Наша перемога!

В ложнице горели свечи. Григорий Васильевич, взъерошенный, в белой исподней рубахе, босой, стоял, судорожно сжимая в деснице меч, возле постели, на которой Альдона увидела перепуганную свекровь.

— Что вам надо?! Кто вы такие?! — вопрошала Юрата.

Сперва она не разглядела нападавших, но, вдруг узнав сына, накинулась на него.

— Почто явился?! Мать опозорить вздумал, да?! А ну, убери отсюда ентих, дружков своих! — указала она перстом в сторону Морица. — Мать для тебя на всё готова, а ты!

— Боярин Григорий Васильевич! — твёрдо, заглушив гневные слова Юраты, возгласил Мориц. — По повеленью господаря нашего, князя Галицкого и Холмского, пойман ты! Отдай меч свой!

Он протянул руку. Боярин Григорий, уразумев, что это сражение им проиграно, молча, с раздражением швырнул меч на пол.

— Гридни! Стефан, Фома! — подозвал Мориц двоих дюжих молодцев. — Отведите его на княж двор, бросьте в поруб!

Юрата вскочила с постели и как была, в ночной полупрозрачной сорочке, под которой явственно проступали округлости грудей, бросилась к сыну.

— Шварн! Дитя моё! Тебя обманули! Боярин Григорий — твой верный слуга, преданный друг! Прошу тебя, умоляю! Не доводи до греха! Отпусти его! Убери отсюда своих бояр! Они — предатели, отметинки! Нет, они, как и ты, преданы и обмануты! Мориц, Абакум, Иванко! Вас обманули! Это Лев, Лев, его происки! О Господи! Как же я несчастна!

Она в отчаянии закрыла лицо ладонями и рухнула перед бледным, ошарашенным Шварном на колени. Белокурые растрёпанные пышные волосы её разметались в стороны.