Погоня за ветром

— Ты, чадо, уясни главное: жить нам надо ради будущего. Может, дальнего, может, не очень. Вот ради сего и служи. Что могу здесь советовать тебе, Варлаам? Одно: добрые дела твори. И праздности николи не предавайся. Ибо от праздности, от лени погинули отцы наши. Дай Бог, и Альдона твоя, и князь Лев уразумеют се и по праведному пути пойдут. Князя Льва убеждай с мунгалами не разиться, но покориться им. Пускай уймёт гордыню свою. В волости, тебе переданной, порядок наведи. Стены отстрой, церква. Монастыри возроди. Книги, рукописи старинные наши собирай, привечай добрых мастеров, оберегай пахарей от разоренья. То и будут дела добрые, то и будет крест твой, стезя твоя. И дружбою с Маучи дорожи. Обороти её во благо Земле своей — и спасёшь и её, и душу свою.

— Благодарю тебя, отец! — Варлаам преклонил колена и облобызал сухую, тонкую десницу епископа. — Ты поддержал меня и указал мне путь. Твои наставленья — как целительный настой для сердца моего!

Феогност поднялся со стольца и благословил стоящего на коленях Низинича.

Чувствуя в душе просветление и покой и в то же время словно бы устав после долгой бесплодной работы, Варлаам шатаясь вышел из митрополичьего терема во двор. В глаза неожиданно ярко брызнуло солнце. Слеза покатилась из глаза, Низинич смахнул её рукой и улыбнулся. Теперь он знал, как и для чего ему жить на свете.

Вечером, при свете лампады в шатре, он сочинял на бересте долгое послание к Альдоне. Он каялся в грехах, рассказывал о своей встрече с епископом и просил, умолял её забыть прежнее и не опускаться до глупой бессмысленной мести.

Примерно через две седьмицы тайный посланник Маучи отбыл с берестой в Холм. Варлаам долго смотрел ему вслед. Сомнений и колебаний он больше не испытывал. Он считал, что сделал то, что должен был сейчас сделать.

36.

Праздничным зелёным ковром расстилалась перед глазами Варлаама весенняя степь. Тёплый ветер бил в лицо, принося с собой сочные напоённые дурманом запахи свежих трав. Разноцветные гиацинты, как будто вытканные рукой неведомого искусника, ярко блестели посреди безбрежного зелёного моря. Серебрился седыми волнами ковыль, колыхались на ветру молодые стебли пахучей полыни — «емшан-травы». У ног буйно синели васильки и колокольчики, по соседству с ними пристроилась сон-трава, неподалёку полыхали жёлтые и красные огоньки горицвета.

Степь, ожившая после зимней спячки, встречала Варлаама шумным птичьим граем и шелестом травы. Так и хотелось очертя голову ринуться в этот весёлый океан, в буйство возрождённой жизни и радоваться вместе со всей природой ласковому вешнему солнцу, чистому небу, бьющему в глаза многокрасью!

Вот кобчик завис над землёй, машет крыльями, вот жаворонок стрелой мчит под облака, вот седоголовый лунь камнем бросается с высоты — видно, отыскал посреди зарослей типчака полевую мышь или хомяка.

Семья сусликов прошуршала в ковыльной траве, Варлаам заметил их коричневатые спинки и хвосты, стремглав удаляющиеся в сторону реки.

Стая перепуганных дроф, широко распустив перья, с криками метнулась, смешно подпрыгивая, в кустарник возле подножия кургана.

Солнце поднималось всё выше, становилось жарко, теплеющий едва не с каждым мгновением ветер уже не освежал, не ласкал, а наоборот, швырял в лицо сухие горячие струи.

Лошадиное ржание отвлекло Варлаама. Юная Сохотай, в бобровой шапке и лёгком кожаном доспехе, верхом на низкорослой мохноногой кобылке, вынеслась на вершину кургана, на которой одиноко возвышался каменный истукан со сложенными на животе руками.

— Варлаам! — донёсся до слуха молодого боярина её тонкий голосок. — Там кони! Дикие тарпаны[168]! Поедем! Будем ловить, вязать!

Она указывала десницей в сторону синеющего на заходе Хорола[169].

Варлаам поспешил ей навстречу, на ходу вдевая ногу в стремя и вваливаясь в седло, на спину гнедой лошади — нового подарка щедрого Маучи.

Смуглые пухлые щёки Сохотай слегка порозовели, девушка учащённо дышала и отрывисто рассказывала:

— Большой табун... Наши люди... Гонят его к холмам, через брод... Будут ловить, вязать арканами... Хочу... Пустить сокола... На вожака табуна...

На плече у Сохотай сидел серый охотничий сокол. Голова птицы была накрыта лубяным колпачком алого цвета.

— Как воин в шлеме, — с улыбкой указал на него боярин.

Сохотай рассмеялась в ответ. Чёрные, как угольки, раскосые глазки её игриво переливались лукавыми живыми огоньками.

Они рысью проскакали с холма вниз, пронеслись через ковыльную равнину, круто обрывающуюся у речной излуки, затем миновали негустой дубовый лесок и оказались возле самого берега Хорола.

Варлаам глянул на своё отражение в воде. Узкая нечёсаная тёмная борода, обветренное загорелое лицо, на голове — шапка округлая мохнатая, кафтан войлочный татарский, сабля кривая на боку, сапоги из зелёного сафьяна с загнутыми носками — ну чем не ордынец! Даже молвь мунгальскую освоил, почти всё, что говорит Сохотай и её соплеменники, понимает.

Грустно усмехнувшись, он отвёл очи в сторону.