Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

9 декабря 1799 года Тургенев посетил профессора университета Баузе, чтобы выразить ему соболезнования по случаю смерти дочери. Образ скорбящего отца ассоциировался у него с музыкантом Миллером из «Коварства и любви» (о мотиве отцовских слез в сентиментальной литературе см.: Hildebrandt 1983: 86–88), что придавало особую важность этому эмоциональному опыту:

Вчера был у Баузе и был тронут до слез его горестию; отец внушил в меня почтение к человеку, почтение в такой степени, в како<й> я прежде не имел к нему. Я его любил и почитал добрым человеком, но тут я почувствовал к нему сердечное и какое-то благоговейное почтение. – С каким жаром, с какою скорбию говорил он о своей потере! и после (что меня меня тронуло больше всего и заставило утереть слезы) с каким уверением, с каким жаром говорил он, что ей лучше, что она перешла изо рук отца в руки ОТЦА, и что некогда она встретит его у престола Божия. – Но горесть изображалась во всех чертах его.

Я плакал и радовался слезам своим. – Дотронувшись до раскаленной печки, он обжег руку, так что вздулись пузыри, и от сильной душевной горести и не почувствовал этого. – Уже через час сказала ему об этом жена (271: 29–29 об.).

В этой короткой записи Тургенев дважды повторяет, что Баузе говорил о своей покойной дочери «с жаром». Накал речи отражал внутреннее горение, которое было столь нестерпимым, что Баузе даже не заметил ожога от горячей печи. Более того, жар чувств собеседника растопил сердце Тургенева, радовавшегося слезам, которые свидетельствовали о чувствительности его души. Этот опыт сопереживания был так важен для Андрея Ивановича, что более чем через полгода он вспомнил о нем, чтобы оправдать себя в собственных глазах.

Критерием, позволявшим установить температуру души, была ее способность испытывать любовь, чувство, которое с древних времен ассоциировалось с пылающим огнем. Тургенев напряженно вглядывался в себя, пытаясь угадать, суждено ли ему полюбить. В начале июля у него состоялся «очень интересный разговор» с Жуковским

о моем характере и о нечувствительности моей. Я думаю, что я никогда не могу влюбиться. Этот источник приятнейших наслаждений Природы для меня закрыт. Как беден ум без души! Может быть, я слишком обвиняю себя. Я бы желал несколькими годами жизни моей, желал бы счастием своим пожертвовать для сего. Чувствительный человек и в нещастьи счастливей холодного. Ах! естьли бы я когда-нибудь нашел свое блаженство, нашел свою Луизу, свою Шарлоту, какие сладкие слезы стал –

Нет: Dieses Herz ist nun todt, aus ihm fließen keine Entzückungen mehr, und meine Sinnen, die von keinen erquickenden Thränen gelabt werden, ziehen ängstlich meine Stirn zusammen [А теперь мое сердце умерло! Оно больше не источает восторгов <…>, чувства не омыты отрадными слезами, и потому тревожно хмурится чело (нем.; пер. Н. Касаткиной)].

Эта ужасная холодность! Отчего это? И, однако ж, я проливаю слезы, видя нещастного отца, говорящего о потере своей дочери (271: 60 об. – 61).