Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Культура нынешняя – по обе стороны наших западных границ – вроде бы пытается заново включить эти старые добрые универсалии в свой состав: без полноценного их присутствия в её составе упорно ощущается, как оказалось, некоторая неполнота. Но получается, честно сказать, не очень – во всяком случае, явно не получается ничего цельного и непротиворечивого. Имею в виду культуру в целом, а не отдельных людей – у некоторых как будто даже вполне получается. Однако состав общекультурных очевидностей за прошедший век бесповоротно изменился. Опыт жизни нескольких воспитанных в безрелигиозности (или, что то же, в религиозности формальной и внешней) поколений всё-таки не мог пройти даром. Чересчур много накопилось недоверия и невосприимчивости к этим предметам – или, что опять-таки то же, слишком растратилось умение воспринимать их с безусловным доверием.

Одним из сквозных вопросов пострелигиозной культуры явно должен быть признан следующий: что делать с Богом? Как распорядиться этой унаследованной универсалией, утратившей очевидность прежних времён? И что может значить для нас, верующих и неверующих, религия сегодня?

Книги, которые мы собираемся рассмотреть, представляют собой разные варианты попыток на этот вопрос ответить.

Псевдоним неизвестности: граница Бога сдвигается

Стать среди них первым естественно напрашивается маленький сборничек цитат «о религии» из, кого бы вы думали, Альберта Эйнштейна[108], изданный в минувшем году «Альпиной нон-фикшн» в сотрудничестве с редакцией научно-просветительского журнала с характерным названием «Скепсис». Притом вводная статья к этому сборнику, излагающая его идеологию, интересна, без преувеличений, ничуть не менее, чем тексты самого великого физика. А интересна она тем, что представляет одну из характерных для нашего времени позиций в отношении того самого ключевого вопроса: что такое «Бог», какое применение этому концепту может быть найдено в сегодняшнем интеллектуальном хозяйстве и почему – именно такое.

Сборник был издан, судя по предисловию, писанному Дмитрием Субботиным, с полемическими намерениями – в порядке возражения тем, кто «любит рассуждать о равной познавательной ценности научного исследования и религиозной веры» (одна из характерных, как известно, идей посттрадиционного общества). Именно для них, по словам автора предисловия, «Эйнштейн выступает как в высшей степени persona grata». «Самый знаменитый физик двадцатого столетия», с одной стороны, «яростно» защищал принципы научности, с другой – не раз подчёркивал, «что в исканиях истины им руководило особое религиозное чувство» – родственное, скорее, эстетическому. Зачем оно ему понадобилось?

Автор статьи видит это так: у Эйнштейна религиозное чувство – предшествующее интеллектуальным усилиям как таковым и, похоже, стимулировавшее их – сработало как средство преодоления противоречий, в которые неизменно упиралась, пытаясь идти традиционными путями, предыдущая исследовательская мысль: «скорость света, как показывают опытные данные, всегда остаётся постоянной, хотя по формулам преобразования Галилея она должна принимать разные значения в зависимости от скорости и направления движения субъекта, который её измеряет – ведь так происходит во всех остальных случаях». С другой стороны, «известные законы электродинамики подсказывают: скорость света является абсолютной», а «галилеевы преобразования скорости и законы Ньютона настойчиво твердят: принцип относительности должен соблюдаться. Что делать?» Никто не знал. А Эйнштейн догадался.

Был ли Эйнштейн религиозен и в каком именно смысле – издателям книги важно именно потому, что он сделал нетривиальный мыслительный ход. «Обобщив достижения классиков релятивизма (Лоренца, Пуанкаре и т.д.) и подключив свою интуицию», он, пишет Дмитрий Субботин, «создал стройную теорию – специальную теорию относительности, – где показал, что противоречие можно снять, если отказаться от стандартного восприятия времени как чего-то универсального и существующего независимо от пространства. Поведи он себя иначе – мы бы сейчас не вели споров насчёт его мировоззрения». «Оно просто, – уверен Субботин, – не представляло бы для нас интереса.»

Иначе говоря, важно было понять: была ли связана мысль Эйнштейна с его религиозностью и насколько эта последняя вообще была для такого шага необходима?

Ответ получается такой: значение у религиозной веры несомненно есть, и оно – инструментально. То есть, служебно; в конечном счёте – вторично. Она сработала как один из инструментов мышления – может быть, даже как один из самых существенных – просто потому, что инструментов более, так сказать, качественных и надёжных в нужный момент не оказалось под рукой. Культура, составлявшая среду обитания мыслителя, их (ещё) не выработала. Вера помогла Эйнштейну перешагнуть через пропасть, через которую никакие иные пути не переводили: поддержала его в этом шаге.