Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

«Я погрузилась, – рассказывает она, – в апологетику, богословские изыскания и историю Церкви. Я изучала историю монашеской жизни и пускалась в подробнейшие рассуждения об истории нашего ордена <…>» На этих путях автора ждало обескураживающее открытие: «Как ни странно, во всём этом Бог занимал не такое большое место». Основное же место и внимание отводилось «деталям, частностям веры», которые упорно виделись молодой монахине «второстепенными». Скорее, значит, отстраняющими (уж не отвлекающими ли?!) от Бога, чем ведущими к нему.

Персональному религиозному чувству Бог не давался. «Во время молитвы, – пишет далее Армстронг, – я отчаянно заставляла себя сосредоточить все мысли на встрече с Богом, но Он либо оставался суровым надсмотрщиком, бдительно следящим за любым нарушением устава, либо – что было ещё мучительнее – вообще ускользал.» Личное чувство и религия всё более расслаивались, эта последняя всё более представала личному чувству как невыполнимое задание – тем более мучительное, что представлявшееся обязательным: «Чем больше я читала о мистических восторгах праведников, тем сильнее огорчали меня собственные неудачи. Я с горечью признавалась себе, что даже те редкие религиозные переживания, которые у меня возникали, вполне могли быть плодом моей собственной фантазии, следствием жгучего желания их испытать». Любопытно (и уж наверняка не случайно), что, говоря о религиозном чувстве, Армстронг, в точности как Эйнштейн, уподобляет его чувству эстетическому: «Религиозное чувство нередко является эстетическим откликом на очарование литургии и григорианского напева». Увы, автору не помогла и эстетическая восприимчивость: «Так или иначе, со мной не случалось ничего такого, что пришло бы извне. Я ни разу не ощущала тех проблесков Божьего присутствия, о каких рассказывали мистики и пророки». Хуже того: проблематичной – поскольку не свободной от противоречий и неясностей – представала и сама традиция: «некоторые церковные доктрины вызывали у меня всё больше сомнений. Как можно удостовериться, например, что Иисус был Вочеловечением Бога? Что вообще означает эта идея? А доктрина Троицы? Действительно ли эта сложная – и чрезвычайно противоречивая – концепция содержится в Новом Завете? Быть может, подобно многим другим богословским построениям, Троица просто выдумана духовенством спустя столетия после казни Иисуса в Иерусалиме?»

Ответов на эти вопросы тогда автору найти не удалось. «В конце концов, хоть и не без сожаления, – сообщает она, – я отошла от религиозной жизни, и этот шаг сразу освободил меня от бремени неудач и чувства неполноценности.»

Решить свои отношения с коренным противоречием собственной жизни путём простого ухода от него оказалось, однако, не так-то просто. Этот гордиев узел так не рубится. Доказательство этому – то, что Армстронг сохранила интерес к религии – который на сей раз, чтобы стать приемлемым, обернулся интересом исследовательским: к эволюции религиозных представлений как культурной формы.

Так вот: по мере изучения их истории Армстронг всё более убеждалась в том, что её «прежние опасения были вполне обоснованными». «Доктрины, которые в юности принимались без рассуждений, действительно были выдуманы людьми и оттачивались на протяжении долгих столетий. Наука явно избавилась от потребности в Творце, а исследователи Библии доказали, что Иисус никогда не утверждал свою божественность». «Взрослая» секулярная культура, несмотря на собственные религиозные корни, опровергала детскую веру и как будто подтверждала скепсис молодости.

Поэтому, конечно, всё, о чём рассказывается дальше – ещё и попытка разобраться с собственным неудавшимся опытом цельно-религиозной жизни. Понять, как – и почему именно так – устроена та традиция, в которой этот опыт стал именно таким (подспудный вопрос: в какой мере опыт обрекала на неудачу сама традиция?)

Тем более, что история «историка Бога» Карен Армстронг – никак не (только) история личных неудач на религиозном поприще. Это – история проблематичных взаимоотношений, в которые представлениям о Боге, воспринятым в раннем детстве (думающим и критичным) человеком из религиозной семьи, приходится вступать с культурными содержаниями, усвоенными в возрастах более поздних. Эти вещи совмещаются друг с другом крайне трудно, если вообще. «Мои представления о Боге сложились ещё в раннем детстве, – пишет она, – но позднее не смогли ужиться со знаниями в других областях.»

Это – также и интеллектуальная история одного исследовательского опыта, осуществлённого в определённой культурной среде, начатого как проверка некоторых исходных предположений.

Приступая к изучению истории идеальных и опытных представлений о Боге в трёх тесно связанных религиях единобожия», Армстронг «заведомо полагала, что Бог окажется просто проекцией человеческих нужд и желаний», «отражением страхов и чаяний общества на разных стадиях роста» (ну, то есть, всё то, в чём, как мы всё ещё помним, уверял нас и отечественный атеизм).