Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Что вы думаете: всё оказалось не так. То есть, в результате картина сложилась не совсем такая, как хотелось ожидать. Материал этим априорным ожиданиям, похоже, сопротивлялся.

«Мои изыскания в сфере истории религии подтвердили, – резюмирует Армстронг, – что человек – животное духовное. Есть все основания считать. что Homo sapiens – это Homo religiosus. Люди верят в богов с тех пор, как обрели человеческие черты. <…> Уже в самых древних верованиях проявляется то ощущение чуда и тайны, которое до сих пор остаётся неотъемлемой частью человеческого восприятия нашего прекрасного и страшного мира. Подобно искусству, религия представляет собой попытку найти смысл жизни, раскрыть её ценности, вопреки страданиям, на которые обречена плоть.» «Злоупотребления» этой человеческой потребностью профессионалами от религии ничего в этом смысле не опровергают и, уж конечно, не дискредитируют самой потребности в трансцендентном: «злоупотреблять – естественная общечеловеческая черта, и она отнюдь не ограничивается извечной приземлённостью властных царей и жрецов». Что касается «современного секуляризованного общества» – то оно попросту исключение, вернее – попытка такого исключения, не лишённая насильственности: «небывалый эксперимент, не имеющий аналогов в истории человечества. И нам ещё предстоит узнать, чем он обернётся». Собственно, светский безрелигиозный гуманизм – не свидетельство возможности обходиться без религии, но «тоже религия, только без Бога» (который, как известно, «есть далеко не во всех религиях», а вот ценности, принимаемые за абсолютные и основополагающие – да, во всех). «Наш мирской этический идеал тоже основан на неких концепциях разума и души» и ничуть не менее «традиционных религий» «даёт основания для всё той же веры в высший смысл человеческой жизни». Поэтому книга Армстронг заканчивается тем, что нам – если мы вообще хотим полноценной жизни, а не имитаций её с пустотами внутри, заполняемыми суррогатами – предстоит «создать новую, полную жизни веру двадцать первого века». Надо лишь учесть ошибки, допущенные в «минувшей истории Бога».

Не забудем, однако, что перед нами – исследовательский опыт человека с исходными религиозными очевидностями и со «стартовым», неудачным, но тем более значимым опытом религиозной жизни, искавшего ответа на собственные вопросы.

«Я сожалела, – признаётся автор, – что не знала всего этого лет тридцать назад, когда моя религиозная жизнь только начиналась. Я уберегла бы себя от долгих терзаний, если бы ещё тогда услышала от выдающихся представлений каждой из трёх религий, что не стоит дожидаться, пока Бог снизойдёт к тебе» (вообще странно, спешу добавить, что она этого не услышала, находясь в самой сердцевине религиозной среды – подобные вещи не раз приходится слышать в миру от верующих собеседников, в ответ на рассуждения о своих сомнениях, даже неверующему). «Следует, напротив, – продолжает она, – сознательно культивировать ощущение Его неизменного присутствия в своей душе», поскольку Он – вообще не «внешняя действительность» и не «объективный факт, поддающийся обычному рациональному осмыслению». «А кое-кто из почтенных монотеистов шепнул бы мне по секрету, что на самом деле Бога нет, но в то же время „Он“ – самая важная реальность на свете».

То есть, получается что-то вроде того, что результат исследований всё-таки оказался соответствующим самым исходным, самым коренным – и травматически неудовлетворённым, а оттого ещё более настоятельным – запросам, изначальной, в детстве полученной структуре личности.

Традиция, значит (вспомним подспудный вопрос), не виновата. Дело было в неправильно организованном изначальном опыте: а ведь та же традиция содержит в себе возможности организовать его правильно – важно было их найти. Может быть, суть дела была просто в недостатке грамотности («я сожалела, что не знала всего этого лет тридцать назад…»).