Поймать зайца

«Говорят, Тито здесь скрывался во время Второй мировой войны… А проход вел к водопаду», – сказала она. Я хотела сказать ей, что все это просто коллекция глупостей для привлечения туристов. Мне следовало уйти оттуда. Но было поздно: магия Лейлы продолжала действовать по-прежнему, спустя столько лет, даже под землей. Она создавала вокруг невидимую сферу, которой отделяла нас от всего света. Мы были одни, под землей, и я наконец-то могла расслабиться. Не было смысла притворяться перед ней, изображать начитанную переводчицу из Дублина или крутую девицу, которая понимает исландские фильмы, а после делает веганские канапе для друзей Майкла. Не было никакой необходимости в притворстве. Здесь были только она, подземелье и я. Я снова вспомнила остров. День, когда я думала, что она утонула.

«У тебя есть ребенок?» – спросила она вдруг, пытаясь расшифровать чье-то имя, выбитое на камне.

«Нет, – ответила я. – У меня перевязаны яичники».

Это заинтересовало Лейлу настолько, что она остановилась и посмотрела на меня. Изумленно вытаращила глаза, давая понять, что от меня такого не ожидала, что я для нее – одна из тех скучных особ, которые должны безропотно следовать законам биологии. Ее линзы двигались от моего лица к междуножью, будто там она сможет что-то увидеть, будто там у меня может чего-то недоставать.

«Опа… Это что, у вас в Европе такая мода?» – спросила она.

«Никакая не мода. Не хочу иметь детей». Хотела добавить «хватит того, что у меня есть ты», но промолчала. Она вздернула брови и надула губы, словно ей жаль, что вообще меня о чем-то спросила, и направилась к следующей яме в земле. Возможно, я могла бы ей объяснить, но понимала, что это напрасный труд. Некоторые люди хотят своего продолжения, хотят и дальше уверенно плавать в чьих-то клетках, после того как умрут. А я просто хотела перестать быть. Чтобы то, что я, это я, было только моим из всего существующего. Она не смогла бы это понять. Она, которая расширяется до бесконечности.

«Наверное, хватит? Может, теперь пойдем отсюда?» – спросила я.

Она прошла рядом и погладила меня по щеке, просто так. Как будто узнала меня в темноте. Решила, что мне необходимо прикосновение.

«Пошли», – сказала она.

Позже, в тот вечер, когда я лежала в большой супружеской кровати госпожи Кнежевич (которая как настоящая хозяйка спала, скорчившись на диване), мне захотелось наконец-то отважиться и спросить у Лейлы, почему Армин в Вене, почему он не давал о себе знать. Я смотрела, как она резкими движениями расчесывает свою длинную белую гриву, будто хочет освободиться от клейкой темноты и мелких насекомых. Потом она стянула свои минималистические тряпки, сунула ноги под тонкое одеяло и повернулась ко мне спиной, пробормотав через зевоту «спокойной ночи». Я успела сказать лишь: «Лейла». Получилось так тихо, что она меня даже не услышала. Когда я подумала, что наконец-то готова произнести его имя перед ней, она уже погрузилась в сон. Мне были видны ее ребра, обтянутые тонкой загорелой кожей. Зеленый синяк двигался вверх-вниз, как кусочек моря, до которого рукой подать. Спала она так же, как когда-то, – как мертвая. В то лето, на острове, под оливой, которая хлестала наше низкое окно, я лежала рядом с неподвижным телом Лейлы и знала, что что-то закончилось. От выпитого алкоголя ее бросило в сон, а меня – в слезы. Так всегда и было.

Сейчас рядом со мной спала какая-то новая Лейла. Более старая и холодная, но при этом та же, давешняя, что притаилась где-то у нее между ребрами. Я не могла распознать, где кончались ее волосы и где начиналась белизна наволочки. Во мне боролись два одинаково сильных желания: одно логичное, взрослое – прошмыгнуть наружу, дойти до шоссе и автостопом добраться до Загреба, – и другое, дурацкое, неразумное, из глубин моей холодной утробы – прижаться к ней, обнять и заснуть, как несчастный щенок, в ее белых волосах. В результате я лишь пялилась в потолок, пока меня не усыпил звук сверчка из мертвого двора. С кресла в углу за мной наблюдала гигантская плюшевая утка. Может быть, это господин Кнежевич, подумала я, погружаясь в сон.