Поймать зайца

В тот день, когда я убила воробья, я была в нем. Знаю, ты помнишь, хотя мы никогда об этом не говорили. Мы вышли из школы во время перемены. Разломили пополам твой рогалик и мою шоколадку. Откусили от яблока, по одному разу, как обычно – я с одного, ты с другого бока, – и швырнули его за забор. Там был Деян. И Раде. И еще несколько мальчишек из нашего класса. На нас, девчонок, они смотрели с презрением, как должное воспринимая силу, которой были несправедливо наделены, хотя и понятия не имели, что с ней делать. А мы чувствовали ту несправедливость так, будто кому-то другому дана для игры очень сложная игрушка-модель, которую мы могли бы собрать за две секунды.

Они были главными героями авантюр, которые в наших ревнивых ушах звучали гораздо более впечатляюще, чем были на самом деле. Нам рассказывали, как в выходные ходили на охоту со своими дедушками, а мы представляли себе кровожадных зверей, которые падают от их метких выстрелов. Объясняли, как делали домики для птиц, а нам виделись могучие орлы, которые спят в свежеотполированных апартаментах. Хвалились, что отцы разрешают им стрелять за домом по пустым консервным банкам, из которых им перед этим позволили попробовать пиво, с гордостью похлопывая их по спинам. Это пиво для меня тогда звучало как недоступный нектар богов, как что-то, что делает мальчишек важнее, чем мы.

В тот день они выдумывали разные шутки про волосатые ноги Йованы. Я смеялась, ты закатывала глаза. Мне не было смешно, я просто хотела понравиться мальчишкам. Мне хотелось быть частью какой-то группы, а это подразумевало, что я стою вместе с ними на перемене. Я протаптывала себе дорогу к мужскому миру, я жаждала их присутствия и одобрения. Это желание – принадлежать чему-то – отодвигало в тень все остальные.

Ты сказала, что позвала Деяна на день рождения только потому, что тебя мама заставила. Мне было непонятно, почему кто-то мог быть против того, чтобы Деян пришел к нему на день рождения. Или кто угодно. Меня всегда радовало присутствие сверстников. Видеть другого ребенка в моей комнате. Когда я поняла, что дети могут быть плохими? Вероятно, позже, когда пришла темнота. Когда с ног Йованы перешли на тебя. Деян, Раде, Мирослав и Алеша. Начали подтрунивать над тобой, как только ты поменяла имя. Они плевали на листок бумаги, сворачивали его в шарик и бросали тебе в спину. На твоей тетради по сербскому, сзади, на обложке, выцарапали кривой крест и написали кириллицей четыре буквы С, по одной в каждом углу. («Сраные свиньи сквернят страницы», – объяснил нам позже Армин значение этого таинственного знака. «Я думала, что это просто буква с», – сказала ты, раздраженная тем, что одна буква может означать столько всего. А мне было стыдно его спросить, что значит «сквернят»). Но ты не Йована – ты платила им той же монетой. Выбрасывала из окна их сумки, развязывала шнурки, прятала пеналы и тетради в грязном школьном туалете. В какой-то момент мне потребовалось сделать выбор, и что-то перевесило в твою пользу. Может, Армин, может, что-то еще. Может, я боялась, что ты унесешь с собой знание того, как я убила воробья. А пока я остаюсь твоей подругой, ты не используешь это против меня. Может, поэтому я выбрала тебя, а может, из-за чего-то менее заметного. Чего-то, что вынырнуло на поверхность вместе с твоими черными волосами через годы, на том проклятом острове.

А тот воробей – он был маленький, меньше моего восьмилетнего кулака. Он даже и не похож был на воробья. Выглядел так, словно кто-то как попало приклеил ему комочки пуха на розоватую кожу. Глаза у него были мутными, как будто они только привыкали к миру. В этом маленьком уродце и в его умоляющем клюве было что-то ужасающее. Слепыми глазами он искал немного еды, немного жизни. Должно быть, он выпал из гнезда, у него было сломано крыло и странно торчала в сторону одна лапка.