Поймать зайца

Потом мы пошли домой, а на следующий день вернулись в школу. Все продолжилось по-старому. Мы сидели рядом за одной партой, делились друг с другом акварельными красками, смеялись над мальчишками. Ты мне помогала по математике, я тебе – по чтению. Ты ни разу не упомянула о моем преступлении. Но мне все-таки показалось, или я это сейчас воображаю, что ты стала по-другому смеяться. Как-то наполовину, краями губ. В твои зрачки проникло немного темноты. Что-то я у тебя отняла в ту зиму, что-то, что можно отнять только один раз, потому что оно только один раз и существует.

В начале мая ты пришла ко мне на день рождения. «Это моя самая близкая подруга Лейла», – сказала я гордо маме, как будто это я создала тебя прямо из воздуха. А она ничего не сказала, улыбнулась, не разжимая губ. В те же выходные повела меня домой к Маше Чекович поиграть. У всех других знакомых моих родителей были мальчики, и мама долго листала свою записную книжку в обложке из искусственной кожи, пока не добралась до буквы ч, после чего радостно крикнула отцу: «О, доктор Чекович! Ведь у них же дочка, да?»

Я была готова выполнить свою часть работы. Мне пришло в голову, что мы с Машей, может быть, созданы друг для друга, что ты была просто неудачной случайностью. У меня будет новая подруга. Она не знает, что я убила воробья. Мне позволено начать сначала.

Однако Маша весь день провела в углу молча, с раскраской в руках. Я играла с целой командой барби на другой половине просторной комнаты. У нее была куча кукол: блондинок, брюнеток и рыжих. Время от времени она поднимала глаза от раскраски проверить, что я делаю. Натягивала ли я узкое платье на бедра Барби или причесывала Кена маленькой щеткой, она всякий раз смотрела на меня так, словно я дурочка и все, что я делаю, не имеет никакого смысла. Что же, подумала я, она делает с этими куклами, если одевание и причесывание кажутся ей такими странными? Я смотрела на дверь и надеялась, что вот-вот войдет мама и скажет, что мы идем домой. Между тем все, что доносилось в нашу комнату, было смехом взрослых, которые общаются друг с другом только ради нас, детей. После долгого молчания, к тому же в невыносимой тишине, Маша наконец заговорила:

«У меня есть одна тайна. Хочешь посмотреть?»

Я подумала, что, может быть, еще не все потеряно – сейчас мы сблизимся, я смогу забыть тебя и мертвого воробья.

Когда я кивнула, Маша достала из-под своей кровати маленький спичечный коробок. Я подошла к ней по паркетному полу, она подняла коробок до уровня моего подбородка и наполовину открыла. Я взвизгнула. В коробке сидел живой таракан. Увидев выражение моего лица, Маша тут же закрыла коробок и холодно процедила: «Если скажешь моей маме, убью тебя. Только пискни».

В тот вечер мама уложила меня в кровать и спросила, понравилась ли мне моя новая подруга. В темноте комнаты я видела только ряд белых зубов, блестевших в широкой улыбке. Мне хотелось, чтобы такая картина сохранялась как можно дольше – улыбка без мамы была лучше, чем мама без улыбки. Я ответила, что мы с Машей очень хорошо поиграли. Уличный свет отражался от маминых кривоватых передних зубов. Она шепнула «спокойной ночи» и поцеловала меня в лоб, как это делают мамы в американских фильмах. Как только она вышла из комнаты и закрыла дверь, я быстро прошептала в темноту: «Лейла – моя лучшая подруга». Как будто было важно сказать это, как будто это кто-то слышит, кто-то, кто знает, что я убила воробья. Один из тех страшных духов, что проникают через потолок, стоит им услышать твои призывы. Я хотела с помощью этой бессмысленной мантры создать вокруг себя невидимый щит, чтобы суметь заснуть. Эта фраза защищала меня от маминых белых зубов. Защищала меня и от маленького таракана, который той ночью возился в спичечном коробке под кроватью Маши Чекович.]

7.

Той ночью в просторной кровати Кнежевич мне снился солнечный день и какое-то поле, чудо ботаники, как в японской рекламе. Мы с Лейлой сидели за большим деревянным столом посреди долины и вырезали платья из журналов мод. Я старалась резать по краям, но ножницы упорно рвались из моей руки, уродуя маленьких двумерных женщин. Пейзаж простирался до горизонта, нигде не было ни единой горы или дома, только поле и наш рабочий стол. Во сне я спокойно приняла, что ничего другого и не существует. Ничего больше мне не требовалось.

Вокруг нас собрались все утки госпожи Кнежевич – керамические, плюшевые и пластмассовые – совершенно неподвижные, но с подвижными глазами. Следили за каждым нашим движением. Я злилась на Лейлу, но не помню из-за чего. Хотела закричать на нашем языке, выдать себя перед этими утками, но мне не удалось выговорить ни одного слова. Ее волосы были черными. И глаза. Как в тот день на острове. Она открыла полотняную сумку и достала из нее вороненка. Он был маленьким, дрожал, словно мое лицо его пугало. Он прижимался к ладоням Лейлы в ужасе от моего присутствия. Она обеспокоенно посмотрела на меня и открыла рот, словно хотела что-то спросить. Тут я проснулась.