Джеймс Маккиннон (James MacKinnon, 1860–1945) в работе «Историчный[173] Иисус» (1931) придерживался схожих с Гарнаком оценок учения Иисуса. Как и Гарнак, Маккиннон анализировал проповедь Иисуса вне контекста иудаизма I века, поскольку признавал в Иисусе «оригинального религиозного гения»[174]. Интерпретируя жизнь Иисуса, в первую очередь описания различных чудес, Маккиннон использует рационалистические методы, характерные для середины XIX века.
Алан Буке (Alan Coates Bouquet, 1884–1976), преподаватель философии религии в Кембридже и автор работ по сравнительной истории религий, в работе «Иисус: новое жизнеописание и оценка» (1933) одним из первых вводит в британские исследования методы «критики форм». Следуя немецким авторам, Буке утверждает, что написать «биографию» Иисуса не представляется возможным, поскольку большая часть евангельского материала восходит к раннехристианской общине. Ту скудную информацию, которая отражает аутентичное учение Иисуса, Буке интерпретирует в «либеральной» традиции. Царство, которое возвещает Иисус, – это братство всех людей, а не националистическая еврейская «„Sinn Fein“[175] republic»[176].
Во Франции, где были распространены «мифологические» теории (см. параграф 8 главы 1), в начале XX века следует отметить работы Анри Мориса Гоге (Henry Maurice Goguel, 1880–1955). В работе «Иисус из Назарета: миф или история» (1921) Гоге доказывает несостоятельность мифологической теории возникновения образа Иисуса. В трехтомном исследовании «Иисус и возникновение христианства» (1933, 1946, 1947) Гоге предпринимает серьезную попытку описать жизнь и учение исторического Иисуса. Он указывает, что критерий несводимости, предложенный Бультманом, хотя и выявляет аутентичный евангельский материал, все же не может вычленить большую часть подлинного учения Иисуса, поскольку, по его мнению, она во многом сохранилась неизмененной в раннехристианском богословии. Поэтому Гоге использует также критерий совместимости: «Речения, аутентичность которых была доказана их несводимостью, могут быть использованы для подтверждения аутентичности речений, которые по своему смыслу совместимы с ними»[177].
Гоге не использует методологию «школы критики форм» и в описании жизни Иисуса следует традиции «либерального» течения «Поиска…». Он указывает на период Галилейского успеха, когда за Иисусом следуют толпы и Он в течение долгого времени пребывает на одном месте, и последовавшего за ним периода неудач, когда против Иисуса начинает действовать Ирод Антипа и Ему приходится постоянно странствовать, а впоследствии, после исповедания учениками Его мессианства в Кесарии Филопповой, идти на крестную смерть в Иерусалим[178]. Анализируя учение Иисуса, Гоге вводит разделение на «апокалиптику» и «эсхатологию», к которому во второй половине XX века будет обращаться Норман Перрин (см. параграф 7 главы 3).
Согласно Гоге, апокалиптика зарождается в иудаизме на рубеже I века до н. э. и I века н. э. и характеризуется обилием аллегорических образов и предсказаний о том, каким будет конец мира. В противоположность этому, эсхатология – это более классическая идея, отраженная в писаниях ветхозаветных пророков, суть которой сводится к тому, что в скором будущем Бог вмешается в ход мировой истории и человек должен быть морально и духовно готовым к этому действию. И апокалиптика, и эсхатология говорят о скором пришествии Бога в мир, который на этом закончит свое существование; однако если апокалиптика делает акцент на живописании некоторых подробностей этого пришествия, то эсхатология не заостряет на этом внимание, фокусируясь на вопросе нравственной подготовки человека к пришествию Господа. Гоге отстаивал мнение, что учение Иисуса по характеру именно «эсхатологическое», различные апокалиптические образы, присутствующие в Евангелиях, являются лишь поздними вставками раннехристианской общины. Гоге указывал и на то, что интерпретировать учение исторического Иисуса необходимо в контексте иудаизма, а не в отрыве от него. В отличие от большинства авторов своего времени, Гоге не считает, что проповедь Иисуса шла вразрез с верой Его современников, учение Иисуса «вряд ли содержало нечто новое по сравнению с современным Ему иудаизмом»[179]. Однако «некоторые оригинально осмысленные Им идеи сделали Его учение уникальным»[180].