Поиски и находки в московских архивах

«Сей стих, — писал Л. Голенищев-Кутузов, — для меня совершенно непонятен. Многие военные писатели на разных языках и преданные Наполеону признали, что до взятия и после взятия Смоленска он сделал важные ошибки, и что ежели бы остался в Смоленске, последствия могли быть совсем другие. По мнению поэта, что воспеваемый им полководец своими действиями спас Россию, должно предполагать, что он предвидел и знал все ошибки, которые сделает Наполеон в войне против России. — За год вперед предвидеть ошибки Наполеона, не в делах политических, не по внутреннему управлению, а именно ошибки его по военному искусству, и в таких действиях, которые не начаты!!! Подобною способностью к предвидению, к проницательности кажется никто не был одарен, — и наш полководец был чужд, далек от такого беспредельного самомнения, каковое ему приписует поэт»[101].

К теме «Полководца» Л. Голенищев-Кутузов неоднократно обращается и в своих дневниках. Так, 17 октября 1836 года он вносит следующую запись:

«Вчера... был день моих именин, а потому все мои родные и добрые друзья приехали нас навестить, была и кузина Лиза Хитрово. О Пушкине. Говорю о нем вот почему: она была очень возбуждена и крайне раздражена стихами, которые Пушкин написал к портрету Барклая, отметив его замысел спасения России своими пресловутыми маневрами в 1812 году. Стихи эти в Современнике. Среди них есть и прекрасные, но они совершенно противны истине — он говорит между прочим:

Все в жертву ты принес земле тебе чужой —

от первого до последнего слова — ложь. Барклай был сыном бедного лифляндского дворянина или офицера, следовательно, Россия не была для него чужая земля, он не был иностранцем, он не отделил своего состояния в Лифляндии от России, потому что ничего не имел, следовательно, ничего в жертву не принес. — У кузины были слезы на глазах, она говорила мне о неблагодарности Пушкина, которого так хорошо приняла, — я сказал, что она совершенно напрасно его так принимала, и я узнал, что он сочинил на нее оскорбительные эпиграммы. Ее дочь должна убрать его портрет из своей комнаты — лучше написать об этом послезавтра»[102].

В действительности «возмущение» дочери Кутузова не было таким сильным, как об этом свидетельствует Л. Голенищев-Кутузов. Все дальнейшие поступки Елизаветы Михайловны Хитрово свидетельствуют о ее исключительной преданности великому поэту. Когда Л. И. Голенищев-Кутузов решил выступить со своей злополучной полемической брошюркой о «Полководце», Е. М. Хитрово сразу поставила в известность об этом Пушкина, предупредила его о грозившей ему неприятности.

«Я только что узнала, дорогой друг, — писала она, — что цензура пропустила статью, опровергавшую ваши стихи. Лицо, написавшее ее, в ярости на меня и не пожелало ни за что ни показать мне ее, ни взять обратно (из цензуры). Меня не перестают тревожить из-за вашей элегии — я словно мученица, милый Пушкин, но люблю вас оттого еще больше и верю вашему преклонению перед героем и вашему хорошему отношению ко мне...»[103].

Выпады Л. Голенищева-Кутузова против Пушкина вызывали восхищение С. С. Уварова, высмеянного поэтом в знаменитой оде «На выздоровление Лукулла»[104]. Злорадствовали не только С. Уваров и его клевреты, но и многие другие враги Пушкина.

Поэт решил в «Современнике» парировать удары своих недоброжелателей: он опубликовал свое «Объяснение» в связи с выходом брошюры Л. Голенищева-Кутузова. «Слава Кутузова, — писал Пушкин в «Объяснении», — неразрывно соединена со славой России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала Святой Елены!

...Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик? Ужели, после 25-летнего безмолвия, поэзии не позволено произнести его имени с участием и умилением?

Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб; вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены, награждены. Так, но кем и когда?.. Конечно, не народом и не в 1812 году. Минута, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками, была радостной для России, но тем не менее тяжела для его стоического сердца... Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждой, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом». Пушкин стремился не только воздать должное воинским подвигам Кутузова и Барклая-де-Толли — это для него было несомненным, но и раскрыть величие нравственного облика двух полководцев.

Поэт не ставил основной целью оценить воинские заслуги Барклая. Он писал: «Стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории. Не знаю, можно ли вполне оправдать его в отношении военного искусства; но его характер останется вечно достоин удивления и поклонения».