Поиски и находки в московских архивах

Теперь совершенно по-новому нужно отнестись к этим четырем запискам Елены Павловны, посланным Жуковскому в связи с трагедией Пушкина. Нет никаких сомнений, что Елена Павловна искренне, с болью в сердце скорбит по поводу тяжелого состояния Пушкина, предлагает ему неотложную врачебную помощь и, наконец, потрясена трагической вестью о смерти поэта.

Неоднократно упоминается в дневнике Пушкина имя великого князя Михаила Павловича — мужа Елены Павловны.

Высказывания же Михаила Павловича о поэте на первым взгляд кажутся противоречивыми. Он то сочувствует убийце Пушкина — «солдату» Дантесу, то с сарказмом порицает «мерзкие и гнусные сплетни», «работу клики злословия», «махинации... комитета общественного спасения» [122].

Но это вынужденное, показное сочувствие Пушкину было лишь лицемерием великого князя. О том, какова цена этому «сочувствию», крупный знаток творчества Пушкина П. Е. Щеголев писал:

«За свое остроумие Дантес пользовался благоговением великого князя Михаила Павловича, который считался изрядным остряком своего времени и своего круга и любил выслушивать остроты и каламбуры. Даже трагический исход дуэли Пушкина не положил предела их общению на почве каламбуров. После высылки из России Дантес встретился с Михаилом Павловичем в Баден-Бадене и увеселял его здесь своими шутками и дурачеством»[123].

Если в письмах Михаила Павловича мы находим противоречивые на первый взгляд суждения о дуэли Пушкина, то Николай I о ней высказался весьма откровенно, с неприязнью к великому поэту. В письме к сестре Марии Павловне 4(16) февраля 1837 года он сообщал:

«Здесь нет ничего любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть пресловутого (trop fameux) Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата.

Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. По крайней мере он умер христианином. Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди, истина, с которой ты не будешь спорить, размышление весьма глубокое, то болтали много; а я слушал — занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие»[124] (перевод с французского).

Здесь Николай с пренебрежением и иронией говорит о смерти «пресловутого, печальной известности Пушкина». И этот отзыв не случаен: он выражает подлинное отношение царя к поэту. Он принадлежит гонителю Пушкина, потребовавшему тайного увоза тела поэта из Петербурга, опечатания его бумаг, принятия мер против возможной народной манифестации. По его настоянию получили выговоры журналы, опубликовавшие пушкинские некрологи, и был отправлен в ссылку М. Ю. Лермонтов.

Последняя воля автора

Найденный автограф интересен прежде всего с точки зрения эвристики, ибо позволяет сделать вывод о том, что и в наши дни возможно обнаружение рукописей Пушкина. И кроме того, сам факт обнаружения автографа подтверждает мысль о том, что существовали и существуют пробелы в изучении литературного наследия великого поэта. Найденный автограф интересен с точки зрения текстологической. Он позволяет внести ряд серьезных уточнений в основной (канонический) текст стихотворения, помогает глубже выявить идейно-художественный замысел автора. Новая рукопись позволяет нам глубже проследить движение пушкинских мыслей: поэт неоднократно обращается к волнующей его теме «Полководца», вносит ряд значительных исправлений, делает вставки и замены эпитетов. Мы входим в творческую лабораторию Пушкина и прослеживаем бесспорный факт творческого процесса: поэт с 7 апреля 1835 года и почти до последних дней своей жизни обращается к своему детищу — «Полководцу». Уточняется датировка создания последней его редакции: запись осуществлена по выходе 3-й книжки «Современника»[125], так как билет на его выпуск выдан 28 сентября 1836 года. Творческая история «Полководца» предстала теперь совершенно в новом свете. Б. В. Томашевский справедливо писал: «Последние переделки автора наиболее точно передают художественное задание произведения»[126].

Для текстолога всегда очень важно выявить последнюю волю художника слова «как наиболее соответствующую самому зрелому авторскому исполнению»[127].