Поиски и находки в московских архивах

Воля поэта, отразившаяся в окончательном тексте произведения, для текстолога, по меткому выражению Н. К. Пиксанова, «наивысший закон»[128]. Н. К. Пиксанов обосновал так называемый «телеогенетический» метод исследования текста, базирующийся на комплексном, всестороннем изучении его творческой истории[129]. Он уделял при этом большое внимание телеологии художника, т. е. его внутренней целеустремленности, движению авторских мыслей. Текстолог обязан соблюдать незыблемый принцип ненарушимости воли автора. Этот впервые в нашей науке высказанный Н. К. Пиксановым принцип был признан основополагающим для всех текстологов. Но отдельные суждения Н. К. Пиксанова вызвали острую полемику. В частности, ученые подвергли критике следующий тезис Н. К. Пиксанова: «Если в окончательном тексте поэт отверг ранний вариант, редактор обязан подчиниться авторской воле, хотя бы этот вариант был (или показался) художественнее окончательного текста»[130].

Текстологам следует помнить исключительно важное положение академика Д. С. Лихачева: «Воля автора не статична, а динамична. Она может быть доведена автором до конца и может быть не доведена»[131]. Канонический (или основной) текст — это авторский текст в его самой поздней редакции, это результат последнего этапа творческой работы автора над текстом произведения. Это самое высокое проявление мастерства данного автора и его идейно-художественного замысла. В большинстве случаев последняя творческая воля выражается в наиболее позднем прижизненном издании произведений писателя. Однако считать это закономерностью невозможно. К последней воле автора надо подходить дифференцированно. Нужно всесторонне и критически изучить все источники текста. Бывают случаи, когда автор в результате эволюции его мировоззрения вносит в последнюю редакцию ряд существенных изменений, несколько ослабляющих общественную остроту своего произведения. Об этом свидетельствует созданная в 1846 году во время душевного кризиса «Развязка Ревизора» Гоголя, ослабляющая социальную остроту комедии и ее финальной немой сцены.

В 1873 году Толстой существенно переработал текст «Войны и мира». Здесь налицо «тот редкий в истории нашей классической литературы и трудный для текстологов случай, когда под воздействием изменившегося мировоззрения, эстетических взглядов автор нанес ущерб своему созданию»[132]. Аналогичные случаи характерны для Н. Карамзина — автора «Писем русского путешественника», В. Одоевского («Русские ночи»), а также А. Писемского и Г. Успенского, ослабивших в последних редакциях ряд своих рассказов и очерков, их социальную злободневность. Нередко автор делает уступки цензуре, ибо заранее знает, что его самые смелые и дерзкие мысли вызовут цензурный запрет. Так вынужден был иногда поступать Н. А. Некрасов. С многочисленными купюрами и переделками он напечатал в «Отечественных записках» свою поэму «Княгиня Трубецкая». «Думаю, что в таком испакощенном виде... цензура к ней придраться не могла бы»[133], — писал он А. А. Краевскому. К жестким требованиям неумолимой цензуры стремился приспособить свое любимое детище — вольнолюбивую поэму «Демон» — М. Ю. Лермонтов. Он был вынужден в последней редакции «Демона» выпустить слишком смелые диалоги (например, «Зачем мне знать твои печали...»). Это явная уступка цензуре. Поэтому текстологи отдают предпочтение первой редакции «Демона», что позволяет устранить искажения автоцензурного порядка. К условиям цензуры стремился приспособить свою вырезанную из «Отечественных записок» «крамольную» сказку «Вяленая вобла» М. Е. Салтыков-Щедрин.

Новый пушкинский автограф интересен и с точки зрения биографической. Несомненно, в этом стихотворении он не только стремится вернуть из несправедливого забвения большого человека, замалчиваемого и в последующие десятилетия, но и осмыслить свой творческий и жизненный путь. Ведь и ему довелось узнать гонения царя, нападки цензоров, выходки клеветников большого света, доносы булгариных, резкие, запальчивые инсинуации критиков и большие материальные и финансовые затруднения[134]. Летом 1834 года он сообщал В. А. Жуковскому: «Домашние обстоятельства мои затруднительны; положение мое не весело; перемена жизни почти необходима». В 1835 году положение Пушкина весьма осложнилось. В трагической участи Барклая Пушкину виделось что-то сходное с его личной нелегкой судьбой.

О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!

Жрецы минутного, поклонники успеха!Как часто мимо вас проходит человек,Над кем ругается слепой и буйный век,Но чей высокий лик в грядущем поколеньиПоэта приведет в восторг и умиленье!

Эти слова и для Пушкина в последние годы его жизни были полны глубокого личного смысла. В эти трудные годы поэт, как в стихотворении «К Овидию» (1821), мог бы сказать, обращаясь к Барклаю: