Поиски и находки в московских архивах

«Пускай себе скороспелые умники наши и романтические гении, следуя примеру Лисицы, брезгуют виноградными кистями ради мнимой незрелости: они могут говорить, что им угодно и писать, как угодно». (Сравни: «Я, взяв уловку лисью, сказать бы мог: нет, кисел виноград».) «Провел счастливо (с Гомером. — И. Т.) долгие годы». (Сравни: «С Гомером долго ты беседовал один. Тебя мы долго ожидали...») «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта», «Благодарность, честь и слава господину Гнедичу!..» (Сравни: «Честь и слава Языкову!»)

А. Б. называет перевод «Илиады» «памятником дарований». В письме 1831 года Пушкин, отвергая суждения П. Я. Чаадаева о Гомере, назвал «Илиаду» «великим, историческим памятником». В статье А. Б. обнаруживается пристрастие к вопросам русской орфографии. В «Письме к издателю», опубликованном в «Современнике» за той же подписью А. Б., Пушкин также выразил это пристрастие: «Но вы несправедливо сравнили гонение на сей и оный со введением i и v в орфографию русских слов...»

Не буду продолжать приводить примеры, скажу лишь, что все основные идеи, содержащиеся в рецензии поэта в «Литературной газете», совпадают с размышлениями о работе Гнедича в статье, опубликованной в «Вестнике Европы».

Что же мешало предположить авторство великого поэта раньше? Видимо, взаимоотношения Пушкина с издателем журнала М. Каченовским, которые всегда расценивались как напряженные. Между тем Пушкин, правда с некоторой иронией, писал жене 30 сентября 1832 года о встрече с М. Каченовским в Московском университете: «Разговорились с ним (Каченовским. — И. Т.) так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления». Известен и одобрительный отзыв Каченовского о Пушкине вскоре после смерти поэта.

Знал ли Каченовский фамилию настоящего автора рецензии на «Илиаду», остается неизвестным. Но зато достоверно известно сугубо положительное, дружеское отношение Каченовского к Гнедичу. Об этом свидетельствует их переписка. Этим, видимо, и объясняется появление статьи Пушкина в «Вестнике Европы».

Ниже публикуется полный текст статьи:

«Илиада» Гомера, переведенная Н. Гнедичем, ч. I и II, в СПб. 1829.

Гомерова Илиада. Благодарность, честь и слава господину Гнедичу! Потрудившись более 20 лет, он представляет публике нашей книгу, которая останется украшением словесности русской, памятником дарований и свидетельством заслуг почтенного перелагателя.

Знавши Илиаду по отрывкам, помещенным в разные времена в разных журналах, можно было надеяться, что г. Гнедич разовьет перед нами величественный мир Гомеров с искусством знатока художника. Общее ожидание оправдалось вожделенным успехом. Илиада перед нами! Остается теперь, чтобы литераторы наши обратили на нее внимание, достойное столь важного подвига: время приступить к суждениям и решить некоторые спорные пункты о существенном деле в нашей литературе, где доныне раздаются звуки лишь от ребяческих побрякушек... Г. Гнедич в любопытном предисловии своем к Илиаде, поучительно беседуя с читателем, услаждая душу его красноречивым изложением мыслей своих и мнений, достигших полной зрелости от размышлений долговременных, как бы вызывает на состязание людей сведущих: не просит о снисхождении, а требует просвященного суда, который, как думает г. перелагатель, окажется не одному ему полезным: ибо «суждение есть жизнь словесности».

Г. Гнедич наполнен духом своего автора; любит его как наставника и товарища, с которым провел счастливо долгие годы; коротко знает героев его, знает и какими представили их Поп, Чезаротти, Фосс, и по справедливости негодует на тех, которые проповедовали нам оскорбительную нелепость, якобы переводя Гомера, надобно подлинник приноравливать к стране и веку, в котором пишут. По сим причинам г. Гнедич, отбросив язык гостиных, передает нам Гомера в такой речи, которая наиболее приближается к тону его поэмы: не пренебрегает народными словами, когда ими изображаются самые простые действия; пользуется даже областными выражениями, когда видит возможность или удобный случай напомнить ими, что и подлинник Илиады является нам в испещренном виде разных наречий. Впрочем, главнейшими причинами переводить так, а не иначе, были для г-на Гнедича священнейшие обязанности: верность, строжайшая точность, — благороднейшее, оправданное долговременным терпением желание представить соотечественникам своим древнего автора именно похожим на самого себя в малейших чертах и во всех подробностях. На сей конец избран им и Русский Екзаметр, во многом сходный с греческим. Жалеем, что почтенный переводчик не принял другой орфографии для своей Илиады: Гнедич не затруднился бы угадывать, где ставить фиту вместо Ф, или V вместо И. Пример Тредиаковского для него ни мало не опасен. Пускай себе скороспелые умники наши и романтические гении, следуя примеру Лисицы, брезгуют виноградными кистями ради мнимой незрелости: они могут говорить, что угодно, и писать, как угодно.