Пойти в политику и вернуться

Честно сказать, у меня отношения с Бакатиным складывались непросто. Сижу в своем кабинете на Лубянке, вдруг звонок по «вертушке» – АТС-1. Ельцин. С ходу спрашивает: «Что вы там творите?» Отвечаю: «Не понял, Борис Николаевич». – «Что вы не поняли? Бакатин звонил…» Теперь понял. Говорю: «Борис Николаевич, давайте так, я завтра к вам подъеду. Скажите, в какое время». – «Ну давайте к 10 утра». Я тут же позвонил Бакатину: «Вадим Викторович, что случилось? Вы президенту звонили…» – «Я не звонил». Понимаю, врет. «Как не звонили? Мне Ельцин сказал, что вы звонили». – «Да он все перепутал». В общем, неприятная история. Потом выяснилось, что он Ельцину дословно сказал: «Степашин – инициатор уничтожения спецслужб». На следующий день я поехал к Ельцину, взял все документы, доложил. И сразу выкатил все варианты реорганизации союзного КГБ – я же подготовился. Говорю: «У нас есть предложение – расчленить все это хозяйство, установить жесткий контроль со стороны парламента, вычистить всю верхушку, но оставить людей, которые профессионально работают». Часа три мы тогда проговорили. Ельцин понял, что Бакатин его дезинформировал.

Зачем Вадим Викторович это сделал? До сих пор не очень понимаю. Возможно, чувствовал мое к нему отношение. Я действительно не был к нему особенно расположен. Меня очень задела история с Шебаршиным. Как я уже говорил, Шебаршин был высокий профессионал, все понимал, с ним можно было работать. А Бакатин послал его. В самом прямом смысле. Шебаршин тут же подал рапорт об увольнении. Вадим Викторович внешне интеллигентный человек, картины писал, на фортепиано играл, но мат у него был в ходу, в отличие от Ельцина, который никогда не матерился. Да еще и мат был какой-то изощренный, чтобы человека особенно унизить. В общем, с Бакатиным доверительных отношений у меня не было.

Начав работу в комиссии, я сразу решил, что буду действовать максимально открыто. Пригласил к себе всех начальников управлений, чтобы ни у кого не было сомнений в моей позиции. Сказал прямо: наша цель понять, кто виноват в истории с ГКЧП, при этом я уверен, что в любом случае стране нужна сильная спецслужба. Конечно, перелом в отношении ко мне произошел не сразу. Но уже на этой встрече очевидную враждебность, как мне казалось, удалось снять.

Ну а потом началась ежедневная, не всегда приятная и связанная с постоянным внутренним напряжением работа: встречи с людьми, сбор документов, проверка и перепроверка фактов. Как человек военный, я понимал: у меня в руках информация, которая не должна «утекать» в публичное пространство. Поэтому сразу же попросил коллег по комиссии подписать бумаги о неразглашении – всех без исключения.

У нас было три направления в работе. Первое – разговоры с людьми: список тех, с кем мы должны были переговорить, был длинным. Второе направление – изучение документов. И третье направление – сбор дополнительной информации, которую мы искали по своим источникам. Это было необходимо, потому что данные, которые мы получали от наших собеседников, не всегда были достоверными. Мы никому на слово не верили, и все перепроверяли. Были такие возможности: мы же работали в тесном сотрудничестве с недавно созданным КГБ РСФСР, у которого имелись свои каналы информации.

Вызывали на беседы как рядовых, так и начальников. Каждый день, с утра и примерно до четырех. Заместители председателя, начальники управлений, все прошли через мой кабинет. Не встречались только с Крючковым, он уже был в Матросской Тишине. По статусу комиссии мы не могли вести допросы, это были беседы. Но с участием нескольких членов комиссии и обязательно под стенограмму. Вопросы составили заранее – они были одинаковыми для всех. Я старался работать максимально спокойно, не давая волю эмоциям, о том же просил своих товарищей по комиссии, многие из которых относились к КГБ крайне негативно.

На меня разговоры с высокопоставленными чекистами произвели тяжелое впечатление. Большинство этих людей при генеральских погонах повели себя просто позорно. Валили всю вину на Крючкова, пытались снять с себя всякую ответственность. Ни один человек слова доброго о своем недавнем начальнике не сказал. «Крючков лично решил. Крючков настоял». А начальники рангом пониже дружно заявляли: «Мы вообще с 19 по 21 августа ничего не делали». Что, надо сказать, было похоже на правду. Сидели – выжидали. Некоторые буквально тряслись от страха, потом они стали бизнесменами…

Помню, как Константин Кобец 22 августа на вопрос журналистов, что российская власть сделает с теми, кто поддержал ГКЧП, ответил: «Мы их всех расстреляем». И конечно, многие на Лубянке всерьез думали, что расстреляют.