Пойти в политику и вернуться

При этом было видно, что события в стране для высокопоставленных чекистов полная неожиданность, никто из них не прогнозировал тех процессов, которые развернулись после путча. Они даже представить себе не могли, что КПСС развалится за 2–3 дня, КГБ окажется на грани ликвидации, а Советский Союз стремительно распадется на части. Я видел полную растерянность и дезориентацию. Даже интересно, что своим начальникам докладывали чекистские аналитики? Мы же жили в убеждении, что КГБ – это такой всемогущий монстр, который контролирует в стране всё и вся.

Что было – так это страх за себя. Никто ни разу даже не попытался элементарно послать нас с нашими расспросами куда подальше. Ну представьте, какие-то странные люди во главе с полковником на костылях оккупировали кабинет первого заместителя председателя КГБ, вызывают едва ли не на допрос генералов, а те даже не пытаются сопротивляться. Никто не сказал: «Я не приду! Пошел он, этот полковник! Кто он такой?» Ничего подобного. Все сразу внутренне признали, что ситуация изменилась в корне, мандат народного депутата был очень весомым.

С рядовыми сотрудниками разговаривать было проще – обычные люди, выполняющие свои обязанности за зарплату. Рисковать жизнью ради начальников, затеявших государственный переворот, они не рвались. Я слушал их и думал о том, что никто из этих людей даже не попытался защитить Лубянку. Пару раз даже не выдержал и сказал: «Что-то никто из вас не побежал спасать Дзержинского, когда его стаскивали с постамента! Только из окон смотрели и водку пили…»

Особняком стоит моя встреча с командиром «Альфы» Виктором Карпухиным. Я, конечно, к разговору готовился, но от его взгляда даже мне стало не по себе – страшнее глаз, мне тогда показалось, я в жизни не видел. Но мы как-то с ним быстро нашли общий язык. Сначала разговаривали, как и положено, всей комиссией. Потом он попросил, чтобы мы остались один на один. Он, собственно, как я понял, был готов к аресту. Спросил у меня: «Что дальше?» Я ответил: «К вам вопросов нет». А какие могли у меня быть вопросы к человеку, который предотвратил кровопролитие? Хотя один вопрос я все же задал: «Почему все-таки не штурманули?» Карпухин не стал изображать из себя героя и честно сказал: «Во-первых, приказа не было, во-вторых, не было желания: Афган нас много чему научил».

Работа с документами не была для меня приоритетом – я понимал, что многие распоряжения вообще не оформлялись в бумажном виде. Тем не менее ряд документов мы получили, и они внимательно изучались специально приглашенными для этого экспертами. Надо признать, наше изучение документов носило достаточно фрагментарный характер. Мы же не представляли себе, какие именно бумаги, имеющие отношение к путчу, существуют. Поэтому просто запрашивали все, что связано с ГКЧП: кто готовил, что готовил, кого привлекали к исполнению задач. Нас интересовало строго то, что имело отношение к ГКЧП. Все остальное – в том числе списки агентуры, архивы сталинского времени – было вне нашей компетенции. Хотя, конечно, нам стало известно, что агентурные документы активно уничтожались, видимо, начиная с 20 августа 1991 года. Я относился к этому с пониманием. Агенты, с которыми ты работаешь, для профессионала самое ценное, сдавать их нельзя ни при каких обстоятельствах – мало ли по каким причинам и под каким давлением люди шли на сотрудничество. Конечно, были те, кто пытался добраться до этой информации. Помню, что этим занимался наш депутат, правозащитник Лев Пономарев. Он был убежден, что имена агентов должны быть преданы огласке. Другой депутат, Глеб Якунин, которого РПЦ лишила сана, сто раз подходил ко мне: «Дай списки завербованных попов». В какой-то момент мне надоело с ним объясняться, и я сказал: «Дам, только ты там первый». Пошутил, конечно, но Якунин больше с этим не подходил.

После первой же недели нашей работы стало очевидно: КГБ в истории с путчем – фигурант номер один. Главным инициатором и организатором путча был председатель КГБ Крючков. Стало ясно и другое: реформу этой структуры надо проводить немедленно.