Читаем Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине полностью

Когда солнце скрывалось за горизонтом, мы поднимались, чтобы вернуться домой. На железнодорожной насыпи мы всегда задерживались, чтобы посмотреть, как проходит вечерний поезд. Мы видели его издалека, и чем больше он приближался, тем сильнее казалось, что он несется прямо на нас. Было страшно, но, несмотря ни на что, мы стояли как можно ближе к дороге, чтобы не пропустить эти захватывающие короткие мгновения, в которые мы как бы пренебрегали опасностью. Внезапный оглушительный грохот локомотива застигал нас врасплох, и мы видели мелькающие совсем близко мощные дышла и огромные колеса. Теплый воздух ударял в наши лица, заставляя качнуться и на мгновение задержать дыхание. Трава на откосе ложилась, а затем еще долго колыхалась в поднятом поездом ветре.

На обратном пути мы останавливались на мосту: пастух гнал обратно в деревню стадо коров, заставляя их идти через брод. Они прижимались друг к другу, скапливались возле опор моста, мычали, а потом все вместе устремлялись на другой берег. Пастух верхом на лошади без седла щелкал кнутом, принимал грозный вид и кричал на коров: «Старые клячи, безмозглые, что встали, черт вас возьми!» Это всегда нас смешило.

Когда стадо приближалось к деревне, открывались все ворота, и, никогда не ошибаясь, каждая корова возвращалась в свой хлев.

Дни становились все короче. Была уже осень. По вечерам над столом в столовой зажигали керосиновую лампу с противовесом. За ужином дядя Александр комментировал для нас новости, которые узнавал из газет. Новости с фронта были ободряющими, поскольку русской армии наконец удалось остановить наступление Австрии и Германии. Но положение внутри страны вызывало серьезные опасения.

Император назначил великого князя Николая Николаевича главнокомандующим армиями Кавказского фронта, противостоящего туркам, и сам взял на себя командование всеми армиями Западного фронта. Николай II принял это решение, чтобы быть ближе к своим солдатам в это тяжелое время. Но, отправляясь в Ставку, он совершил роковую ошибку, доверив управление внутри страны императрице, которая, к сожалению, была абсолютно неспособна выполнить эту трудную задачу.

Сентябрьские дожди размыли садовые дорожки и деревенские улицы. Мы меньше выходили на улицу и проводили время за чтением и учебой. Вечером в камине разжигали огонь. Как хорошо становилось тогда в уютном доме тети Жени! Мы чувствовали себя в безопасности, тогда как снаружи лил дождь и ветер раскачивал и сгибал деревья в саду.

Свернувшись калачиком на диване, под керосиновой лампой с книгой в руках, я полностью отдавалась чтению. Я много читала, но также много думала о своем будущем и принимала решения, которые должны были, как я полагала, определить всю мою жизнь.

Моя мечта, с небольшими вариациями, сводилась к следующему: поскольку, для того чтобы преподавать, нужно достигнуть восемнадцати лет, я до этого возраста продолжу свои занятия. Я посвящу себя деревенским детям, научу их любить чтение и выражать свои мысли. Служить справедливости и добру – только в этом истинное счастье, только ради этого стоит жить. И на этом пути я не буду одинока. Много знакомых мне молодых людей готовятся прийти на смену тем, кто проложил этот путь. Я упивалась этими мыслями.

Когда тетя Женя получила от мамы письмо с сообщением, что мы должны приехать в Мариуполь, я огорчилась. Мне грустно было покидать Красный Кут, где я была так счастлива, уроки Митрофана Петровича, книги, которые тетя Женя отложила для меня, а я еще не все их прочитала.

Мы отправлялись холодным и сухим осенним утром. Слуги стояли возле крыльца, чтобы пожелать нам счастливого пути. Тетя Оля протянула нам руку и торжественно сказала несколько добрых слов. Дядя Александр и Митрофан Петрович провожали нас до станции.

В последний раз я смотрела на них через окно вагона. Рядом с Митрофаном Петровичем[6], с его уверенными манерами, точными жестами, подвижным лицом, дядя Александр, крупнее и сильнее его, казался нерешительным и неприметным. Когда поезд тронулся, я вспомнила, что даже не поблагодарила его за гостеприимство, и мне стало стыдно. В купе нас было четверо: мы с Наташей, Алиса, ехавшая, чтобы провести у нас весь учебный год, и тетя Женя, которая сопровождала нас до Мариуполя, а затем должна была вернуться домой.

Я захватила с собой книгу и погрузилась в чтение. Но во второй половине дня, когда солнце начало сильно припекать сквозь оконное стекло, я вышла в коридор, где солнце не слепило глаза, чтобы посмотреть на пейзаж.

У окна коридора стоял молодой человек в форме студента университета. Он спросил меня, что я читала так внимательно весь день, и мы поговорили о книге, которую я читала. Возможно, из-за того что он был очень молод и у него было открытое лицо, я чувствовала себя уверенно и отвечала на его вопросы о моем чтении и планах на будущее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Семейный архив

Из пережитого
Из пережитого

Серию «Семейный архив», начатую издательством «Энциклопедия сел и деревень», продолжают уникальные, впервые публикуемые в наиболее полном объеме воспоминания и переписка расстрелянного в 1937 году крестьянина Михаила Петровича Новикова (1870–1937), талантливого писателя-самоучки, друга Льва Николаевича Толстого, у которого великий писатель хотел поселиться, когда замыслил свой уход из Ясной Поляны… В воспоминаниях «Из пережитого» встает Россия конца XIX–первой трети XX века, трагическая судьба крестьянства — сословия, которое Толстой называл «самым разумным и самым нравственным, которым живем все мы». Среди корреспондентов М. П. Новикова — Лев Толстой, Максим Горький, Иосиф Сталин… Читая Новикова, Толстой восхищался и плакал. Думается, эта книга не оставит равнодушным читателя и сегодня.

Михаил Петрович Новиков , Юрий Кириллович Толстой

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное