Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине

Он сошел на станции, где поезд стоял совсем недолго, и большими шагами направился к выходу, но, когда наше купе поравнялось с ним, он поставил чемодан на землю, снял фуражку и подбросил ее в воздух. Этот жест, сказала я себе, был знаком, которым он хотел показать, что мы поняли друг друга, что мы единомышленники. И я подумала: «Это то, что называется солидарностью пылкой юности. Теперь, на пороге этой пылкой юности, нет больше одиночества, куда бы я ни приехала». Теперь у меня была цель в жизни, и все казалось ясным и легким.

Так же, как и весной, когда мы ехали в Красный Кут, я лежала на верхней полке и смотрела в окно. Над убранными полями низко летел ворон, ивы вокруг прудов протягивали к небу свои обнаженные ветви… Я хорошо помню меланхолическую мягкость этого осеннего пейзажа, свои мысли и особенно свои безумные мечты. Поскольку я была застенчивой, то часто витала в облаках и выглядела – мне часто говорили об этом – рассеянной. Вероятно, так было и в этот раз, принимая в расчет чудесный мир мыслей, идей и энтузиазма, на пороге которого я стояла.

Именно в этом настроении я прибыла в Мариуполь. Видя уверенность, с какой я стала высказывать мнения, считавшиеся «революционными», родители сказали: «Это был первый и последний раз, когда мы отправляли детей так далеко от себя».

Лицей

Наш дом в Мариуполе, на Георгиевской улице, был одноэтажным, но красивым и просторным, с большим мощеным двором и садом. В глубине двора находились конюшня и домик кучера. У нас было пять лошадей и несколько экипажей. Сразу выяснилось, что финансовое положение родителей восстановилось до более высокого уровня, чем раньше.

На следующий день после приезда мы с Алисой пошли в школу, занятия в которой уже начались. Ксения предпочитала заниматься с учителями дома. Теперь ее считали большой девочкой и одевали в красивые платья; ее волосы были собраны на затылке в тяжелый шиньон, а когда у нас были гости, она встречала их вместе с мамой.

Школа была большой и светлой. Учителя держались менее официально, чем в Петрограде. Большинство учеников жили в Мариуполе, но была также значительная группа девочек из семей рабочих крупного металлургического завода в окрестности. Их выбрали из лучших учеников начальных школ и дали стипендии, которые позволили им продолжить образование.

Нашу учительницу литературы звали Матрена Ивановна. Она была невысокой и, пожалуй, полной. В день, когда я увидела ее в первый раз, на ней была блузка, слишком большая для нее, и толстая шерстяная серая юбка. У нее было круглое лицо, волосы собраны сзади в тяжелый низкий узел. Она была очень молода, но было в ней что-то уютное, материнское и располагающее. Я сразу же привязалась к ней.

Я всегда любила писать. Искренне выражая свои мысли, я старательно следила, чтобы в моих сочинениях все было взаимосвязано. До сих пор я думала, что нужно постараться угадать, каким предпочитает видеть сочинение учитель, и это позволит получить хорошую оценку. Матрена Ивановна предостерегала нас: никогда не следует писать в таком духе, но, напротив, надо быть осторожным, чтобы не впадать в просторечный стиль, не имитировать, никогда не «кокетничать словесно» с воображаемыми читателями. Она говорила: «Ваше сочинение будет ценным, только если оно действительно выражает ваше мнение, нужно представить его как можно более четко. Именно ясность языка я оцениваю в ваших сочинениях, привычка достоверно выражать свои мысли позволит вам в дальнейшем раскрыть свою индивидуальность».

Дома мне внушали, что я должна думать и чувствовать в соответствии с идеальным образом благоразумной девушки из хорошей семьи. Не будучи на высоте этого образа, я испытывала неясное чувство вины, от которого избавилась благодаря Матрене Ивановне.

Уменьшительная форма имени Матрена – Матрешка или Матреша. Так называют тряпичных кукол, одетых в крестьянскую одежду. Между собой мы так и называли Матрену Ивановну: Матреша. Это прозвище очень хорошо подходило ее внешности, но мы не вкладывали в него ни капли насмешки, потому что все ученики любили ее.

В общем, мои оценки были не очень хорошими. Когда какая-нибудь мысль овладевала мною, я не могла выкинуть ее из головы, и преподаватели быстро замечали мою рассеянность. Например, однажды зимой ночью шел снег, и, поскольку ветра не было, снег оставался на ветвях легкими, но толстыми слоями. Солнце заставляло искриться эту сверкающую белизну на деревьях во дворе, и я не могла оторвать глаз от окна. Учитель попросил меня повторить то, что он сказал, и я не имела об этом ни малейшего представления. Он рассердился и поставил мне ноль.

И дома, и в классе мы с Алисой были неразлучны. Меня уже не считали «маленькой» вместе с Наташей, и мои отношения с ней улучшились. Теперь я была ученицей средней школы, а она – все еще маленькой девочкой, моей младшей сестрой.