Читаем Пока королева спит полностью

Я нёс ей эликсир долгой жизни, но опоздал. Когда я пришёл, она уже была не здесь и не сейчас. И только записка на столе: "Ты никогда не станешь волшебником, стань хоть порядочным куском сам знаешь чего". Я знал, мама никогда не ругалась. А дерьмо она считала бесценным продуктом не за его свойство удобрять землю для кактусов, а за то, что дерьмо не имеет цены. Я выпил эликсир сам и, ставя флакончик на стол, заметил мелкую верёвочку (тогда я ещё невнимательно относился к окружающему и разделял вещи на крупные и мелкие). Но это была не просто верёвочка, это был чёрно-белый пассик, который мама часто теребила в руках как четки без зерен. Только теперь он стал серым. И я понял причину: его разорвали и, повернув, соединили, чёрное слилось с белым и две поверхности пассика превратились в одну. Пассик никогда больше не покидал моего запястья… но я подарю его первому встречному, если ему будет нужен простой серый пассик. Хотите, он будет ваш?..

Боцман

Горизонт скользил по буеракам и прочим распадкам. По мере приближения к ареалу обетования эспэпэшников всё чаще попадались люди с красными глазами, они обычно спрашивали даже не милостыню, не хлеба, а: "Пыхнуть есть?" Я отрицательно мотал головой – говорить что-либо мне уже надоело, всё равно лучше не объяснишь, что у меня нет ничего пыхнуть. Пыхали эти любители химии прямо на дороге – отойдут за дерево, капнут смеси в пакет и натягивают его на голову. Вроде бы эти люди без надежды на будущее стараются всё втянуть в себя, но запах отвратный и из кустиков до меня постоянно долетал – он него не защищали листья, хотя и братья мне (не помню, после чего я с ними побратался). Потерянное поколение – вот что мне пришло в голову.

И упёрся я прямиком в море. Что характерно – не видно ни одного корабля с дружелюбной командой, готовой меня перевести бесплатно на остров, где укрылись от суетного мира эспэпэшники. Доксинов тоже не видать – короче, гидростопа не наблюдается. От нечего делать я сотворил змея, большого, добродушного дельфина. Как только я его запустил, приплыли настоящие дельфины. Переговоры закончились к радости обеих участвующих в них сторон. Я получил твердые гарантии, что меня довезут до острова, дельфины получали от меня змея на время моего путешествия. Он им понравился – вот и вся недолга. Даже такой ущербный плотник, как я, в состоянии сделать плот, а стае дельфинов ничего не стоит тянуть плот с одним пассажиром, главное, чтобы пассажир запускал змея…

Вот я и на острове как бы свободы. Сказав спасибо своим гидрофильным и земляфобным друзьям, я дальше снова двинул пешкарусом.

Долго ли коротко ли дорога петляла, но, в конце концов, с разгона от холма своим языком дорожка уткнулась прямиком в красный кремль. На башнях этого величественного сооружения сверкали рубиновые пятиконечные звёзды.

– Куда путь держишь? – спросила меня стража у ворот.

– Да вот хочу на правильный путь встать, надоело петлять среди грехов, – другими словами я им сказал обычное "бла-бло-блю-…"

– Тогда ты правильно пришёл, но сейчас время поста и все истинно верующие находятся в летней резиденции, – сообщил мне стражник. – Вот по той дорожке пойдёшь и увидишь палаточный городок. Сердце тебе само подскажет, кого там спросить.

– Спасибо! – поблагодарил я охранника.

Охраняли ворота, скорее всего, наёмники, ведь сами эспэпэшники не признавали армии, полиции и других милитаристских структур. Я ещё раз взглянул на звезды, что сияли на башнях кремля, – что-то мне в них не нравилось. Прижимали они к земле, давили на сознание и в общем, и по частям – сие не есть хорошо. Потопал я от них по дороге, указанной стражником, топать пришлось долго. Зато в палаточном лагере я сразу нашёл Мур – сердце привело. Вид её мне не понравился даже больше, чем видушник местных звёзд на башнях: лысая, даже не просто лысая, а выбритая до блеска; в белом балахоне из грубого холста; на ногах никакой обувки; но это все мелочи – глаза, вот что мне в ней виделось очень "не так". Тёмные, сумасшедшие, нечеловеческие.

– Привет, Мур! – сказал я, но не обнял сестрёнку, уж слишком она была недоступна обычному объятию.

– Привет, Боцман. Ты хочешь обратиться в нашу веру?

Нет, в эти глаза мне лучше не смотреть – сдувает.

– Честно говоря, я сначала хотел поговорить с тобой.

– Если это поможет твоему обращению, я готова.

Теперь самое время приступить к выполнению плана «Б», план «А» я забыл, а план «В» – не доработал. Честно говоря, и план «Б» вызывал у меня большие сомнения, особенно после созерцания красных звёзд и вот этих тёмных сумасшедших глаз.

– А нет ли здесь какого-нибудь укромного уголка, где мы могли бы потрещать наедине? – поинтересовался я.

– От моих братьев мне нечего скрывать.

– Понимаю, но я что-то ещё цепляюсь за старые обычаи… это может помочь в моем обращении…

– Хорошо, заблудившийся в миру брат мой, пошли на холм, оттуда будет хорошо виден обряд очищения водой. Его будет проводить сам гуру.

– Очень интересно. Я так понял, на родину ты не собираешься?

– Нет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее