Читаем Пока королева спит полностью

– Ты прав, но ты опоздал ровно на мгновение. По чистой случайности, Мур буквально только что была переделана в бисер, не мне тебе объяснять, что бисер из девушек ценится больше, чем девушки из бисера.

– Но и вложенный продукт тебе не принадлежит! – упорствовал юродивый.

– Не спорю, но его уже у меня нет. Треть ушла на Три-Поли, там местные любят, чтобы их свиньи ходили по качественному бисеру, треть – на ярмарку возможностей, а вот треть – получите.

У юродивого в руке оказалась банка литров так на пять, заполненная разноцветными бисеринками.

– Я не говорю тебе, Дельфий, спасибо, ты сделал только то, что хотел, а хотел то, что было менее накладно для тебя и, следовательно, более выгодно. Поэтому скажу лишь: до вероятной встречи!

– Ещё сыграем в картишки, ходячий труп, пока ещё твои сапожки явно тебя обременяют.

– Пусть фортуна занимается раскладами, не нам их обсуждать.

Кот в сапогах покинул дворец Дельфия и объяснил нам диспозицию:

– Тебя, Боцман, я сейчас верну Курносой, прости, но от тебя в поисках мало толку – вряд ли кто здесь камень расколдует. А мы с Вовой найдём все остальные части Мур, и ты её встретишь уже в своем королевстве Зелёных холмов. Не паникуй! Вы обязательно встретитесь!

А я вообще-то паниковал. Маленькую толику так запаниковал, а потом бросил. Я же камень. И не успел ещё как-нибудь по другому прореагировать на это новое знание, как очутился в знакомой кухне смерти, в своём старом (не каменном) обличии, с полной чашкой кофе с коньяком в лапах, то есть в руках.

– А где остальные клоуны? – спросила хозяйка, игривости в слове "клоуны" было, на мой взгляд, слишком много.

И почему, интересно, кофе так быстро холодеет в животе, он же почти имеет температуру кипения воды, а значит…

– Мур собирают… – не додумав про тепло и холод, ответил я.

– Это чисто внешнее. Целого мира, Боцман, иногда бывает мало, чтобы сделать простого змея – что уж говорить о поисках дорогого для тебя человека и тем более о поисках самого себя, – она положила руку мне на лоб и мои глаза закрылись, и я полетел в детство, в материнскую утробу.


– Ну и сколько же тебя можно ждать?! – спросила Мур, когда я выбрался из щели.

Рядом с ней стояли юродивый и Вован.

– Мур! – только и смог сказать я, заключая сестрёнку в объятия.

– Семейная сцена, – прокомментировал происходящее Кот в сапогах.

Мур выглядела значительно лучше, чем я её помнил, теперь она блистала в берете, причем одет он был правильно, то есть так, чтобы его обладатель не походил на художника (это шуточное правило), а Мур точно не походила на мастерицу красок и кисточек; в длинной майке размера на три большей, чем нужно, на которой было размашисто выведено: "Не Нет, а Да!" (известная древняя мудрость, обозначающая отрицание отрицания или самую концентрируемую формулу оптимизма); шортики слишком короткие, чтобы выглядывать из-под майки – и поэтому они из-под неё не выглядывали, а вот замшевые сапоги, которые соблазнительно облегали длинные ножки – были как всегда на высоте, – вся эта красотень намертво (согласен, не самое то слово в данной обстановке) въелась мне в память. К слову, сапоги превратились в ботфорты или мне показалось? Если сапоги выше колен, то это уже ботфорты или ещё нет? А ноги то у сеструхи – в порядке!

– Ты похожа на ладошечницу! – улыбнулся я.

Мур подошла ко мне (и когда только успела отойти?) и мы хлопнули друг дружку по ладоням, а потом то же самое сотворили я и Вова, я и юродивый, Вова и Мур, Мур и юродивый, юродивый и Вова. Да, мы были в этом хороводе ладушек похожи на ладошечников, ведь те тоже при встрече играют в ладушки поднятыми руками, а в таких открытых руках нельзя утаить оружия и причинить боль тоже нельзя – кулаки отсутствуют. Ладошечники – не секта и не организованное движение или политическая партия. Просто есть люди, которые сразу друг друга узнают и при встрече доверяют другому человеку самый сокровенный дар – нагретые солнцем широко открытые ладони. Ладошечники никогда не дерутся, не воюют, не убивают и много ещё чего не делают. Но их мало. Потому что они не отвечают насилием на насилие. Никогда. И поэтому гибнут…

– И сапоги у тебя что надо! – продолжил я временно прерванный комплимент сестричке. – Или это уже ботфорты?

Она поймала запущенный комплимент и не ответила, просто зарделась. Мне стало от этого теплее.

– Не думай, Боцман, что ваша семейка получило это чудо навсегда, просто я не могу смотреть, как угарная барышня колет свои нежные ножки по острым выступам нашей реальности, мы же не в сказке находимся, чтобы босяком по косогорам девушек таскать.

– Да, иначе бы не табак рос в каждом дворе, – заметил Вова.

– А я думал кадровые военные не курят – дисциплина, – сказал юродивый.

– Подежурь с моё на Рубеже… – у Вовы были глаза человека, долго пробывшего там, где он сказал.

– Ладно, ладно, я всё понял, – прервал ратника Кот временно без сапог. – Не будем боевыми шрамами меряться, тем более на мне их незаметно.

– А как вы оказались здесь раньше меня? – наконец спросил я.

– Меньше со Смертью надо спать! – уколола меня сестричка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее