Пока Париж спал

Париж, 30 мая 1944 года

На вокзале Монпарнас царит хаос. Солдаты и жандармы повсюду, они останавливают людей, проверяют документы и выкрикивают приказы. Взрослые тревожно смотрят на платформы, с которых уходят поезда, а бледные, уставшие дети, которым впору начать плакать, молча стоят рядом. И каждую секунду кого-то разворачивают прямо у поезда.

– Полиция повсюду, Шарлотта!

Прекрасно осознавая этот факт, я крепче прижимаю к себе ребенка и смотрю по сторонам.

– Не оглядывайся. Просто веди себя естественно.

Жан-Люк так нервничает, что это меня пугает. Если он не успокоится, то привлечет к нам ненужное внимание. Я на мгновение останавливаюсь и смотрю в его испуганные глаза. Сердце бешено стучит в груди, а ладони потеют, но я напоминаю себе, кем мы притворяемся – любовниками, сбежавшими со своим незаконнорожденным ребенком. Как бы вели себя любовники?

Я встаю на цыпочки, обнимаю Жан-Люка за шею, ребенок оказывается между нами. Я притягиваю его к себе и поднимаю лицо, навстречу ему.

– Поцелуй меня, – шепчу я ему на ухо.

Сначала его губы напряженные и холодные, но, когда я их целую, то чувствую, как они становятся мягче – он отвечает на поцелуй. Шум вокруг нас отходит на второй план. Слышно, как вдали раздается свист, плачут дети и кричат люди, а мы стоим здесь лицом к лицу. На душе становится легче. Все будет хорошо. Я просто это знаю.

Жан-Люк отстраняется от меня.

– Пойдем. Нам нужна платформа пятнадцать.

Он берет меня за руку и тянет за собой. Вместе мы направляемся к военному, который проверяет билеты и документы, прежде чем пустить людей на платформу. Внимательно просмотрев документы Жан-Люка, он наклоняется к его ноге.

– Как вы получили ранение? – спрашивает он с немецким акцентом.

– Несчастный случай на работе, – говорит Жан-Люк, его лицо не выражает никаких эмоций, голос остается ровным.

Сзади нас скапливается народ, но солдат никуда не торопится. Он смотрит на удостоверение личности Жан-Люка, затем снова на него, затем снова на удостоверение. Неужели он видит какой-то подвох? Маме, конечно, пришлось стричь его в спешке, чтобы он походил на мужчину на фото.

– Мишель Севанн?

– Да, – Жан-Люку удается говорить твердо.

– Дата рождения?

– Пятое июля 1922 года.

Солдат поворачивается ко мне.

– В каких отношениях вы состоите с этим мужчиной?

– Я… Мы… Мы друзья.

– Друзья? Ваши документы, мадмуазель.

Я передаю ему документы.

– Это что, ребенок?

Он даже не открывает документы, но пристально смотрит на ребенка в моих руках.

– Да.

Он протягивает руку и поднимает покрывало своими длинными тонкими пальцами.

– А свидетельство о рождении у вас есть?

– Я… Мы… мы еще не успели его получить.

– Каждый ребенок должен быть зарегистрирован в течение трех дней от рождения.

Мои нервы напряжены настолько, что кажется, что они вот-вот лопнут. Я не знаю, что ответить.

Вдруг появляется полицейский и шепчет что-то на ухо солдату. Они начинают тревожно о чем-то переговариваться шепотом. Жан-Люк смотрит на меня. Я знаю, о чем он думает. Это наш шанс.

Он берет меня за руку, и мы бежим по платформе, не оглядываясь. Мы запрыгиваем в поезд через ближайшую дверь и оказываемся в пустом купе на восемь человек. Жан-Люк закрывает за нами дверь.

– Садись. Веди себя непринужденно.

Я сажусь около окна и кладу ребенка на колени. Жан-Люк садится рядом. Мое дыхание учащается, но моим легким все равно не хватает воздуха. У меня начинает кружиться голова.

Вдруг распахивается дверь. Внутрь заходит солдат.

– Сюда! – кричит он кому-то позади себя.

Я хватаю Жан-Люка за руку. Невозможно дышать. Я с ужасом наблюдаю за солдатом, который держит дверь.

В нее втискивается мужчина с огромной сумкой, за ним заходят женщина и три маленьких мальчика. Жан-Люк убирает свою руку от моей, я выдыхаю. Приподняв шляпу в знак приветствия, мужчина садится напротив нас, его жена – рядом с ним. Их дети дерутся за оставшиеся места возле родителей, в итоге самый маленький из них остается без места и растерянно смотрит на нас.

– Не глупи, Генри. Садись, – укоризненно говорит ему отец.

Мальчик молча садится напротив остальных членов семьи, рядом с Жан-Люком. Надув губы, он начинает ковырять царапину на своей коленке.

Все молчат. У всех есть свои тайны. Когда поезд начинает движение, двое старших мальчиков начинают кривляться, толкаться и тыкать друг в друга.

– Тсс, сидите тихо. Попробуйте поспать.

Их мать строго на них смотрит, но мальчики продолжают бить друг друга по коленям.

– Жорж, скажи им.

– Мальчики, сидите тихо. Постарайтесь отдохнуть, – произносит отец, почти не глядя на них.

– Папа, я хочу есть. Мы не позавтракали.

– А ну-ка тихо!

Мальчик отворачивается к окну. Я слежу за его взглядом, он направлен за серые здания, прямо на голубое небо. Господи, пожалуйста, молюсь я про себя. Господи, пожалуйста, помоги нам добраться до Байонны.

Неожиданно дверь в вагон открывается, и внутрь заходит усталого вида жандарм.

– Документы, – произносит он, глядя сначала на семью, потом на нас.

Мой пульс снова учащается.