Пока ты здесь

Такой я Нашу Машу еще не видел. Она сияла. Свет пробивался сквозь жалюзи, и рыжие кудряшки горели нимбом вокруг ее восторженного лица.

– Мальчики! Я – не Маша! Меня Таня зовут. Таня Грызлова.

Я продолжал таращиться, а Горбуна подбросило на матрасе. Он вскочил на ноги и выпрямился так, что даже спина разогнулась неведомым образом.

– Пошли, – только и сказал.

Я чуть не спросил: “Куда?” – да вовремя очухался. На Крестовский, куда ж еще? Наша Маша, то есть Таня, возвращалась!

Так мы остались вдвоем. А теперь я совсем один, и никто мне не нужен.

У Нашей Маши есть страсть. Она обожает фотографии. Выдирает их из журналов, вырезает из книг. Единственная, кто может ходить по пустым квартирам и рыться в вещах. Она никогда ничего оттуда не забирает, кроме фотографий. Ими увешаны все стены в нашем жилище. Я никогда не присматриваюсь, не разглядываю чужих лиц, для меня это всего лишь пестрые заплаты на бежевом пластике стен.

Вчера она весь вечер (короткий, как никогда) носилась с вырезанной из журнала фотографией лося. Как всегда, я вспомнил об этой громадине только тогда, когда мельком глянул на страницу журнала у нее в руке.

– Где все животные? – пристала она к Блондину.

– Маш, не знаю, – отмахнулся тот, погруженный в чтение.

Все свободное время он или читает, или мастерит что-нибудь страшно полезное.

– Доктор, – пришла моя очередь быть жертвой расспросов, – почему нет животных? Хоть бы крыса? Или кошка?

Я как-то не задумывался об этом до сих пор. Затупил, и вместо меня ответил Горбун:

– Машуль, кому интересны звериные души? Они же чистые.

Мы дружно уставились на него. Картинка едва не вывалилась у Машки из пальцев.

Вот такая философия.

Забавный пацан. Истерить перестал быстрее, чем я в свое время. Все рвется куда-то. Имя себе выдумал заковыристое. Торможу его, как могу, но он слишком молод, чтобы сидеть на месте и не задавать вопросов. А я не знаю, что ему отвечать. Да и не очень-то хочу. Он вроде еще не готов к ответам.

Снова один. Птенец ушел. Улетел в собственное гнездо. Наслушался моих бредней о прошедшем времени и решил стать провожатым. Говорит о помощи, а глаза в пол. Совсем врать не умеет. У меня в ларьке тесно для двоих, грязно и неуютно, но все равно жаль, что он ушел».

Дина сразу поняла, что это об Алексе. Последний лист задрожал в руке, строчки расплылись перед глазами. Захотелось отыскать Доктора и сказать, что Алекс уже дома, что Доктор тоже еще жив, заставить его вспоминать. Она шмыгнула носом, вытерла слезы и дочитала оставшиеся записи.