Пока живешь, душа, люби!..

Я же знала, что без меня, без детей, к которым Миша очень привязан, он погибнет, сопьется и я первая этого себе не прощу. Дети — тоже…

Конечно же, Миша мучился унижением — тем, что нет настоящего заработка, не может содержать семью. Тем важнее был для него первый приличный гонорар за книгу. Он внутренне распрямился. А это сказалось на всем.

«Над белой бездной бытия…»

Над белой бездной бытия —
Глаза, глаза…
Живых и бывших.
Читаю ли,
Молюсь ли я:
Прости, земля,
Меня убивших.
Кипит снегами полынья,
Бьет по лицу, по синей коже —
Стоит над тундрой
Тень моя,
На сорок лет
Меня моложе.

«Услышь своих, Россия, не отпетых…»

Услышь своих, Россия, не отпетых,
Кто не дополз, упал, не додышал.
У демагога — чистая анкета.
Моя — в грязи истории душа.
За всех послушай исповедь мою.
Чуть гарью потянуло —
Мы в строю:
В лесах, в забоях,
Всем напастям вровень
Твои, земля, изгойные, встают,
Чтоб биться до последней капли крови.
Гонимо ль, стыло, голодно ли, минно —
Там мы, уродцы, голытьба, шпана.
К отвергнутым
Закон не шел с повинной.
То бьет нас ужас тыла, то война.
Кто чист — в легенды.
Мы — в глухие были.
Все стройки коммунизма —
Наш дебют.
Нацисты не дожгли и не добили —
Простой расчет:
Свои своих добьют.
Пустое —
Запоздало разбираться,
Умершее, безмолвное будить.
Нас не было,
Обугленного братства.
Нас не было.
Победный свет, гряди!
Ликуй, народ:
«Чужой земли ни пяди!»
А мы под марши
Завершим свой круг.
Пусть никогда
Не вспоминают дяди,
Как нам ломали
Наказанья ради
Со смаком
О колено
Кисти рук.
Будь проклят
Век, родители и мы,
Наручники, безумие тюрьмы:
Садистские дознания в подвале,
Где не было мучениям конца,
Где к милости напрасной не взывали,
Под сапогами лопаясь, сердца.
В глуши лесной или на Зуб-горе
В барачные оконца лагерей
Бьет ханавей[1]

. Хоронит ханавейТвоих, земля,
Увечных сыновей.

Трасса