Покажи мне, зеркало…

Скрутив наследника по рукам и ногам, они грубо поволокли его в покои хана, который и так уже был потревожен в связи с тем, что к нему доставили истекающую кровью женщину, которая перед тем как испустить последний вздох, обвинила его старшего сына в сговоре с врагами и нападением на нее саму.

Выслушав Мурада и получив подтверждение его словам от стражников, хан тяжело поднялся с ложа, на котором до этого сидел. Подойдя к сыну, которого с силой удерживали на коленях четыре человека, хан, не удержавшись, плюнул прямо в горящее вызовом лицо.

— Я отрекаюсь от тебя, о выкормыш змеи, и лично попрошу шейх-уль-ислама даровать фетву на твою казнь. Как только будет получено разрешение, тебя по нашим законам прилюдно задушат. Жаль. Я лично бы отрезал кусок за куском твоей гнилой плоти за те чудовищные преступления, которые ты совершил против своей семьи и народа. Будь ты проклят, нечестивец.

Дав знак увести преступника прочь, хан, оставшись один, тяжело опустился на расписной ковер, и впервые в своей жизни заплакал.

ГЛАВА 24

Мамины руки… Есть ли на свете уголок подобный этому, способный одновременно и успокоить, и приободрить, вселяя надежду на то, что светлый день прогонит ночной кошмар и жизнь наконец наладится?

Прежде, я считала, что обнимающие крепко-крепко мамины руки, могут все… но, как же я заблуждалась…

Ужас, что поселился в моем сердце и оставил отметины в виде синяков и кровоподтеков на моем теле никуда не проходил. Ни двухчасовая душистая ванна с притираниями и расслабляющими ароматическими маслами, ни материнские объятия, в которых я, чувствуя себя маленькой всем миром обиженной девочкой прорыдала несколько часов кряду, мне не помогли. Перекошенное от противоестественных чувств лицо брата, склонившееся надо мной, его руки на моем теле и губы на моем лице… все это было грязно, мерзко, отвратительно.

Близился рассвет и всего через каких-нибудь пару-тройку часов Джабира публично казнят, так как по словам всюду сующей свой нос Марал, недавно прискакал гонец от шейх-уль-ислама привезший фетву.

Было ли мне жаль? Да, и очень. Я жалела о том времени, когда мы, будучи детьми, проводили все свободное время вместе. Жалела и о том дне, когда решила промолчать и не рассказывать отцу о том, что произошло накануне моей помолвки. Жалела…

Внезапная мысль, подобно искре вспыхнувшая в голове, заставила меня подскочить на месте и выбежать из покоев, не обращая внимания на оклики бросившихся вслед за мной служанок. Я должна была успеть. Прежде, чем брата казнят, я должна была задать ему давно мучавший меня вопрос, зародившийся еще тогда, когда из дома Нилюфер-хатун пропал тот злополучный портрет.

Задыхаясь от бега, минуя стражников, безуспешно пытающихся меня остановить, я сбежала по ступенькам темницы и остановилась напротив камеры, за которой, как зверь в клетке носился брат. Обернувшись на шум, он в два шага преодолел расстояние до решетки и вцепившись в прутья обратил на меня пылающий взор:

— Ты пришла…

Его жадный взгляд пробежался по моему покрасневшему от слез лицу, распухшим и посиневшим губам и спустился по шее вниз туда, где в небольшом вырезе виднелись оставленные им багровые отметины.

Даже надежно запертый за железной клеткой, одной ногой почти в могиле, он не переставал внушать мне животный страх, и будь у меня иная возможность поговорить с ним через некоторое время, когда буду более готова к разговору нежели сейчас, я бы непременно это сделала, но, к сожалению, другого раза уже не будет. Скоро прозвучит призыв к утренней молитве, сразу же после которой, специально обученные глухонемые палачи публично приведут приказ государя в исполнение, а значит нужно решаться именно сейчас. Зажмурившись чтобы собраться с силами, я попыталась представить то, что могло дать мне сил и добавить мужества для дальнейшего разговора, и к своему крайнему удивлению, как наяву увидела внимательные зеленые глаза на красивом мужественном лице, которое с ободряющей полуулыбкой взирало на меня. Эта улыбка словно говорила мне: "Не бойся, все будет хорошо" — и я действительно почувствовала, как непонятно откуда взявшаяся уверенность наполняет меня изнутри. Страх, как по волшебству стал отступать, забирая с собой нервный озноб сотрясающий тело.

Чувствуя неведомую поддержку, я открыла глаза и мужественно заглянула брату в лицо:

— Да, я пришла.

— Жалеешь, что стала причиной моей гибели? — сардоническая, совершенно неуместная в подобных обстоятельствах улыбка, искривила его черты превратившись в оскал.

— Жалею, что не рассказала обо всем раньше. Так, я бы избавила себя от того горя и унижения, через которые по твоей вине мне пришлось пройти.

— Кровожадная маленькая сестренка… я всегда знал, что мы с тобой — идеальная пара.

— Ошибаешься, братец. Мы с тобой не пара, и никогда ею не станем. Хочешь знать почему?

— Почему же? — Джабира, похоже, забавлял наш разговор, что было странным учитывая, что жить ему оставалось совсем чуть-чуть.