Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

Кроме информационно-аналитической работы и песенного творчества я занимался массой других дел. На мне были переписка и прямые контакты с генерал- губернаторством. Надо сказать, что его руководство, несмотря на сложные двусторонние отношения, держало себя с нами весьма корректно. В этом деле большое значение имел личностный фактор: иранец может плохо относиться к твоей стране, но в первую очередь он видит перед собой человека, и если лично в тебе усматривает достоинство, порядочность и уважительное к себе отношение, то на генетическом уровне не может проявить враждебность. Так он выращен.

Может, я льщу себе, но полагаю, что было именно так. Важным моментом становления отношений стал случай с Махмудом.

Весной 1983 г., в самом начале моей командировки, из Центра пришло указание уволить сотрудников-иностранцев. Оно касалось не только консульства в Исфагане, но всех без исключения советских загранучреждений. Такая мера была вызвана активизацией международного терроризма, и КГБ принимал превентивные меры.

В нашем случае иностранцем являлся один- единственный человек — сторож Махмуд. Он верой и правдой служил здесь еще со Второй мировой войны, был надежным хранителем территории и имущества генконсульства, когда оно пустовало, т.е. в течение двадцати лет. После возвращения наших в 1969 г. перешел на должность садовника и так же честно исполнял эту работу еще пятнадцать лет, получая за нее гроши. Он был небольшого роста, худеньким, улыбчивым стариком, очень немногословным. О том, чтобы отстоять его, не могло быть и речи: кто в Центре будет слушать про какого-то Махмуда?! Нам предстояло сообщить этому человеку, что завтра его семье нечего будет кушать.

— Я туда не пойду, — кивнув головой на консульский сад, где трудился старик, сказал Растерянный, — иди ты, у тебя лучше получится.

Мне до сих пор нелегко вспоминать эту сцену. Когда я выдавил из себя какие-то слова, Махмуд посмотрел на меня непонимающим взглядом и произнес: «За что?!» В ответ я молча развел руками. Он медленно повернулся, ушел за деревья в глубь сада, встал на колени и начал молиться. Затем собрал свои вещи в небольшой узелок и вышел за ворота генконсульства. Больше его здесь никто никогда не видел.

На этом можно было поставить точку, но я не смог. На следующий день поехал в политический департамент генерал-губернаторства, с которым мы были в постоянном контакте, и, нарушая все существующие у нас порядки, рассказал о случившемся. Попросил прислать нам официальное письмо о необходимости выплатить бывшему служащему денежную компенсацию за увольнение. Причем посчитать так, чтобы сложилась максимальная сумма. В департаменте работали толковые люди, и вскоре такая бумага с перечнем статей иранских законов и указанием внушительной цифры легла на стол Растерянному. Возражать он не мог, и бухгалтерия выдала деньги. Но тут возникла загвоздка: Махмуд отказался их принимать, причем не только от нас, но и от сотрудников губернаторства. Они мне потом рассказали, какую придумали хитрость: привели к старику известного в Исфагане муллу, которому заранее все объяснили, и мулла заявил Махмуду, что Аллаху угодно, чтобы он взял деньги. Лишь после этого гордый нищий старик принял конверт.

В моем поступке, безусловно, присутствовал риск. Если бы руководству стали известны его детали, голова моя тут же слетела бы с плеч. Но я считал, что действую по справедливости, а косвенным результатом явилось расположение ко мне иранцев, которое в дальнейшем всем нам значительно облегчало жизнь.

Помимо связей с генерал-губернаторством я занимался нотариатом. В Исфагане на металлургическом комбинате и ТЭС трудилось более тысячи человек, оставивших семьи в СССР, поэтому работы на этом участке хватало.

На стройках периодически случались ЧП, бывали со смертельным исходом: люди падали из окон, травились газом, денатуратом. К расследованию уголовных дел мне также приходилось подключаться.