Похититель перьев или Самая странная музейная кража

Эдвин оказался внушающим уважение собеседником. Внешне он не проявлял никаких симптомов аутистического расстройства. Напротив, мне показалось, что он обладает весьма развитыми эмпатией и интуицией. Он догадывался, куда ведут мои вопросы, за несколько шагов. Если посередине ответа, кажущегося мне сомнительным, я хоть немного хмурил брови, он с лету менял подход и пробовал зайти с другой стороны. Он казался приятным и обезоруживающим, однако мастерски считывал, о чем я думаю, и редко терял бдительность.

– Я подумал о вашем плане, в котором вы несколько месяцев перед кражей проигрывали все возможные сценарии, – сказал я, – а в итоге получилось, что вашу судьбу решил кузен Саши Барон-Коэна.

– Да, нарочно не придумаешь, – засмеялся Эдвин. – Действительно! Невозможно же! Просто нельзя поверить. Хотя в то время я совсем не думал, что это кузен Бората меня опрашивает, чтобы узнать, нет ли у меня проблем с развитием.

– О чем же вы думали?

Он загнусил высоким голосом, будто пародируя самого себя во время постановки диагноза:

– Ну… может, у меня и правда проблемы, в конце концов, этот парень профессионал, ладно. Ты просто с этим соглашаешься, – уже нормальным голосом сказал он. – Я имею в виду, я не подходил к этому с научной или медицинской точки зрения.

– Неловко так говорить, – признался я, – но вы не похожи на человека с синдромом Аспергера. Например, вам не сложно посмотреть кому-то в глаза.

– Эмм, – начал он, заерзав в кресле. – На самом деле, я уже долго задаюсь этим вопросом. Поскольку мне уже, несомненно, поставлен диагноз, – таким известным и сведущим человеком, большим профессором и специалистом по этому делу. Не хочу сказать, что я ему благодарен, – продолжил он. – Но, в каком-то смысле точно благодарен, потому что без этого диагноза я бы еще два года сидел в тюрьме. Я провел кучу времени, чтобы от этого оправиться, потому что был уверен, что у меня синдром Аспергера. Может быть, он у меня и правда есть. Но, думаю, какое-то время у меня и правда были проблемы с головой, потому что, когда ты об этом все время думаешь, ты таким и становишься.

– Что вы имеете в виду?

Он ответил, что до ареста у него не было никаких проблем с тем, чтобы глядеть людям в глаза. Но теперь, спустя годы, он говорил так:

– У меня нет проблем с тем, чтобы смотреть кому-то в глаза. Это не проблема, я не думаю «О боже, глаза! Я не могу в них смотреть!». Однако, перед судебным заседанием я и правда начал так думать. – Он выпучил глаза и комично замахал руками.

Он продолжил, пока я не успел ничего вставить.

– Еще одна штука, – «ой, у аутистов всегда нервные тики», так что сидя в кресле, я начал потирать руки.

Он издал странный пыхтящий звук и начал раскачиваться.

– Просто вспомни какое-то повторяющееся движение, которое выглядит аутичным, – и вот ты уже раскачиваешься на стуле и не можешь смотреть никому глаза, потому что это симптомы.

Он слегка улыбался. Я откинулся назад, пытаясь скрыть свою реакцию на его слова, что под угрозой тюрьмы он начал вести себя так, как от него ожидали.

Мой взгляд упал вниз, на мои записки, а затем на Мари-Жози, которая крепко спала, проиграв борьбу с джетлагом. Из-за диванной подушки выглядывала антенна рации. Я задался вопросом, видна ли антенна Эдвину, с высоты его роста. Если рука моей жены случайно заденет клавишу приема, в комнату вломится Клаус и порушит весь разговор.

– Как вы считаете, учитывая ваш диагноз, – спросил я нарочито громко, надеясь разбудить Мари-Жози, – у вас менее развита способность отличать хорошее от дурного?

– Эм… – начал отвечать Эдвин. Жена приоткрыла один глаз и заметила рацию, – Понимаете, каждый раз, когда я говорю, что у меня менее развита способность отличать хорошее от плохого, это звучит так, будто я пытаюсь выкрутиться. Эм… Я был молод.

Он спохватился.

– Конечно, у огромного количества людей это чувство очень хорошо развито с молодости, но другим приходится над ним работать. Мне кажется… мне не хватало опыта.

В этом он винил свое домашнее образование. Когда он вел себя плохо, то на это реагировала только мать, а, по словам Эдвина, «у всех постоянно случаются проблемы с родителями, так что это воспринималось совершенно нормально».

Я вычеркнул все остальные вопросы, относящиеся к синдрому Аспергера. Мне было все понятно.

– Так работает судебная система, – сказал он, почувствовав, что меня покоробил его рассказ о своем диагнозе. – Так работает правосудие. Оно бывает несправедливо, – иногда к жертвам, иногда к преступнику.

* * *

Мы сделали перерыв, и я заказал сэндвичи. Я не хотел, чтобы у Эдвина был повод куда-нибудь выходить. Он мог столкнуться с Клаусом или сказать что-нибудь не под запись. Я три года ждал, чтобы заманить его в этот номер, и я был готов сделать все возможное, чтобы он не вышел отсюда, пока не расскажет про Лонга.

Солнце, больше напоминающее фонарь в тумане, окончательно сдалось где-то к трем часам дня. Я воткнул в ногу ручку, чтобы проснуться, и решил, что пришло время заговорить о его приятеле из Норвегии.

Начал я с упоминания, что многие считают, будто он действовал не один.