– Да, – вес его признания придавил нас так, что мир за пределами столика померк. Я поднял взгляд и увидел, что по его щекам текут слезы. Смутившись, он попросил прощения и убежал в туалет.
Когда он наконец вернулся, официант уже принес наш заказ и поставил передо мной большого краба с дыркой в панцире. Лонг уставился невидящим взглядом в тарелку с рыбой монахом и хеком. Ни у кого из нас не было аппетита.
Мысленно я вернулся к нарочитому оживлению Эдвина во время нашего разговора в Дюссельдорфе, когда он решительно заявил, что Лонг ни в чем не замешан, но затем усмехнулся, соглашаясь, что дело его друга «выглядит скверно». Я вспомнил, что после нашей встречи Эдвин сразу же написал Лонгу, советуя тому поговорить со мной.
– Что Эдвин сказал мне ответить? – спросил я. – Он просил мне соврать?
– Он сказал, что вы мне не друг, мы не обязаны становиться друзьями. Он сказал, что «мы ему ничего не должны», и что вы должны оплатить мне еду и все остальное.
Я рассмеялся.
– Куда вы спрятали перья перед моим приходом?
– Я просто убрал их в коробку.
На обратном пути в Аскер мы почти не говорили друг с другом. Мне предстояло увидеть то, что я искал годами, но я чувствовал не радость победы, а беспокойство. Что станет с Лонгом, если я расскажу Адель, какую он играл в этом роль? Когда мы вышли на станции Бондиванн, уже совсем стемнело. Пока мы шли через лес, Лонг еле волочил ноги, как будто я мог передумать, или на него мог упасть метеорит и избавить от необходимости показывать мне перья.
На половине дороги я спросил, как он себя чувствует. Лонг остановился перевести дух. Он был в неплохой форме, но сейчас выглядел измученным.
– Я чувствую себя опустошенным.
Из своей квартиры Лонг вынес небольшой альбом для марок, с серой полупрозрачной обложкой и с надписью по-японски. Мы думали посидеть в каком-нибудь баре в Аскере, чтобы проглядеть его, но я не мог заставить себя ждать.
Под ближайшим фонарем у города я открыл альбом и увидел перья, разложенные, словно марки. Пять рядов на страницу, с пластиковыми обложками, защищающими перья, которые сверкали на черной подложке, словно крошечные оранжевые, бирюзовые и сапфировые драгоценности. Только на первой странице было более пятидесяти перьев красноперого плодоеда и ошейниковой котинги.
Пытаясь скрыть охватившее меня возбуждение, я вытащил телефон и сфотографировал каждую страницу, приблизительно подсчитывая количество перьев. Перелистывая страницы, я думал о цепочке событий, которая привела меня к этому моменту. Сотни лет коллекционирования экспонатов, юношеская любовь к вязанию мушек, обернувшаяся чем-то катастрофическим, тщательно спланированная кража и случайная встреча со Спенсером на реке в Нью-Мексико. В то же время я осознал, что смотрю на ничтожную долю того, что считалось в Тринге пропавшим. Всего альбома едва бы хватило, чтобы собрать одну птицу.
Я вернул альбом Лонгу.
Мы отправились искать, где бы выпить, и я спросил его, каково это было, – все это мне показать.
– Так скверно я не чувствовал с тех пор, как умерла мама, – после долгой паузы признался Лонг. Он сказал, что теперь ему неприятно даже смотреть на эти перья, и он хотел бы от них избавиться.
Может быть, я заберу их с собой, чтобы вернуть в Тринг? Я улыбнулся. Прилетев сюда, я надеялся вернуться с чемоданом птичьих тушек, снабженных бирками. Как бы мне не хотелось отправить в музей альбом, я отказался, ответив, что это должно быть его решение.
– И что музей с ними сделает? – спросил он с надеждой.
– Скорее всего, ничего. Положит в какой-нибудь ящик, где он будет лежать и после того, как нас обоих не станет.
24
Исчезнувший Микеланджело
Через несколько месяцев после моего возвращения Лонг написал, что его учеба катится под откос. Со времени нашего разговора ему казалось, что «источник его внутренних сил» словно бы пересох. Ему было стыдно, что он поддался увлечению, имевшему такую темную изнанку. Однако, когда я спросил, отправил он перья обратно в музей, Лонг ответил, что пока у него не было времени. Я начал беспокоиться, что он так и не сможет освободиться от их притягательной силы. Даже в этом случае я не собирался сообщать Адель о моей находке. Лонг совершил свою долю ошибок, однако меня тревожило, что он сильнее страдал от последствий кражи из Тринга, чем сам Эдвин.
Эдвин воспользовался им, буквально подставил, так что любой, кто заинтересовался бы преступлением, нашел бы большой жирный крест, отмечающий кого-то еще. Зачем Лонг что-то выкладывал на форуме от его имени? Зачем надо было отправлять тушки в Норвегию, чтобы потом уже Лонг пересылал их покупателям? Зачем еще просить Лонга о пересылке денег через PayPal, как не для того, чтобы подготовить козла отпущения? Эдвин просто создавал вокруг друга, который его боготворил, дымовую завесу, чтобы было легче сбежать, прихватив деньги.
Что за человек мог так поступить? После моего разговора с Лонгом, который был явно подстроен Эдвином, у меня появилось еще больше сомнений в его диагнозе. Был ли он и вправду симулянтом?